Мускен пожал плечами:
— Значит, его убило той гранатой. Так я и думал.
— И вы никогда не пытались найти его?
Мускен покачал головой.
Харри искал глазами хоть какой-нибудь косвенный признак того, что у Мускена дома водился кофе: кофейник, кофейная чашка. На камине в золотой рамке он увидел фотографию женщины.
— Вы сожалеете о том, что произошло с вами и другими квислинговцами после войны?
— Если вы о наказании — нет. Я смотрю на вещи трезво. Нас судили, потому что такова была политическая необходимость. Я проиграл войну. И не жалуюсь.
Вдруг Эдвард Мускен засмеялся — трескучим смехом, похожем на крик сороки. Харри не понял, над чем. Потом Мускен снова посерьезнел.
— Клеймо предателя — вот что меня мучило. Но я утешал себя тем, что мы — те, кто был там, — мы ведь защищали свою страну, рискуя жизнью.
— Ваши тогдашние политические взгляды…
— Придерживаюсь я их сейчас или нет?
Харри кивнул, Мускен сухо улыбнулся:
— На этот вопрос легко ответить, господин следователь. Нет. Я ошибался. Все очень просто.
— Потом вы не пытались связаться с неонацистами?
— Боже меня упаси! Нет, конечно! Кажется, несколько лет назад они собирались в Хокксунне, в тот раз кто-то из этих идиотов позвонил и спросил меня, не хочу ли я прийти и рассказать о войне. Кажется, они называли себя «Blood and Honour». Что-то в этом роде.
Мускен склонился над столом. На его углу, строго выровненная по краю, лежала аккуратная стопка журналов.
— А что именно на этот раз нужно СБП? Вычислить очередных неонацистов? Если так, то вы пришли не по адресу.
Харри не знал, что можно рассказывать Мускену, а что нет. Но того вполне устроил лаконичный ответ:
— Честно говоря, я не совсем знаю, что нам нужно.
— Узнаю старую добрую СБП!
Он снова рассмеялся своим сорочьим смехом, громким и неприятным.
Позже Харри решил, что именно этим издевательским смехом плюс тем, что ему не предложили кофе, и был предопределен его следующий вопрос:
— Каково, по-вашему, было расти вашим детям, зная, что их отец был нацистом? Может быть, именно поэтому Эдвард Мускен-младший попал в тюрьму за наркотики?
И в тот же момент, увидев в глазах старика боль и злобу, Харри пожалел о сказанном. Можно было бы узнать все и не нанося удара ниже пояса.
— Весь этот суд был фарсом! — прошипел Мускен. — Адвокат, которого дали моему сыну, был внуком того судьи, который судил меня после войны. Они хотят отыграться на моих детях, только чтобы скрыть собственный позор за то, что они делали в войну. Я…
Вдруг он замолчал. Харри ждал продолжения, но ничего не последовало. Внезапно, совершенно неожиданно, он почувствовал, как ему скрутило живот. На какое-то время в комнате не было слышно ни звука. Хотелось чего-нибудь выпить.
— Это был «святой последних дней»? — спросил Харри.
Мускен пожал плечами. Харри понял, что тема закрыта. Мускен посмотрел на часы.
— Куда-то торопитесь? — поинтересовался Харри.
— Мне надо пройтись до домика в горах.
— Вот как? Далеко отсюда?
— Гренланн. Пора выходить, чтобы успеть засветло.
Харри встал. У порога они остановились, раздумывая, что сказать друг другу на прощание. Вдруг Харри сообразил:
— Вы сказали, что вас ранило под Ленинградом зимой сорок четвертого, а в лазарете Синсен вы оказались на исходе лета.
А где вы были до этого?
— Что вы имеете в виду?
— Я недавно прочитал книгу Эвена Юля. Он военный историк.
— Я прекрасно знаю, кто такой Эвен Юль, — сказал Мускен с какой-то странной улыбкой.
— Он пишет, что полк «Норвегия» был расформирован при Красном Селе в марте сорок четвертого. Где вы были с марта до того времени, как оказались в лазарете «Синсен»?
Мускен пристально посмотрел на Харри. Потом открыл входную дверь и выглянул наружу.
— Практически нулевая видимость, — сообщил он. — Вам надо ехать осторожно.
Харри кивнул. Мускен выпрямился, прищурился и из-под ладони посмотрел на пустой ипподром — серый овал покрытой гравием дорожки темнел на фоне грязного снега.
— У мест, в которых я был, когда-то были названия, — произнес Мускен. — Но они так изменились, что их уже никому не узнать. Мы отмечали на картах только дороги, озера и минные поля, — никаких названий. Может, я буду прав, если скажу вам, что лежал в эстонском городе Пярну, — точно я не знаю, и навряд ли это что-нибудь меняет. Весну и лето тысяча девятьсот сорок четвертого я провалялся в койке, слушал пулеметные очереди и думал только о смерти. А не о том, где я.
Харри осторожно ехал вдоль берега реки и остановился на красный свет у моста. Следующий мост, Е-18, торчал на фоне пейзажа, как зубной протез, к тому же закрывая вид на Драмменс-фьорд. Да, и тут этим драмменцам не везет! На обратном пути Харри уже решил было остановиться и выпить чашечку кофе в «Бирже», но передумал.
Зажегся зеленый свет. Харри нажал на газ.
Эдвард Мускен крайне болезненно отреагировал на его замечание о сыне, и Харри решил узнать, кто был судьей по делу Мускена. Он бросил последний взгляд на Драммен в зеркало заднего обзора. Все-таки есть города и похуже.
Эпизод 47
Кабинет Эллен, 7 марта 2000 года
Эллен так и не удалось ничего выяснить.
Харри заглянул в ее кабинет и уселся в свое прежнее кресло — старое и скрипучее. Теперь тут будет сидеть другой человек, молодой парень из управления Стейнкьерской сельской полиции — он прибудет через месяц.