— В том автомобиле были подстелены мешки для мусора, — сказал Харри.
— Вебер говорит то же самое.
— Помнишь, у нее на платье были сухие травинки?
— А как же. Возможно — из конюшни Мускена. Или откуда-нибудь еще. Таких мест — миллион.
— Это не просто травинки. Это сено.
— Какая разница, что это может быть, Харри? Сено — та же сухая трава. Не стоит ворошить.
— Черт, — буркнул Харри и посмотрел в окно.
— Так что там с Веной?
— Пустое, тоже не стоит ворошить… Халворсен, ты умеешь варить кофе?
— Чего?
— Эллен любила сама варить кофе. Она покупала его где-то здесь, в Грёнланне. Может…
— Нет! — ответил Халворсен. — Я не собираюсь варить для тебя кофе.
— Попробуй. — Харри встал — Скоро буду. Через пару часиков.
— Это все, что ты хотел мне рассказать о Вене? Не стоит ворошить?
Харри покачал головой:
— Увы, тут тоже тупик. Привыкай.
Что-то изменилось. Харри шел по Грёнланслейру, пытаясь понять, что же именно. Какая-то перемена произошла в людях за тот день, что он был в Вене. Дойдя до Карл-Юхансгате, Харри наконец понял, что изменилось. Наступило лето. Впервые в этом году Харри чувствовал запах асфальта, цветов в цветочном магазине в Гренсене. А дойдя до Дворцового парка, он почувствовал запах скошенной травы — настолько сильный, что не мог не улыбнуться. Мужчина и девушка в рабочей одежде о чем-то оживленно беседовали, качая головами и глядя на кроны. Девушка сняла куртку и повязала ее вокруг талии, и Харри заметил, что, когда она смотрела вверх, мужчина украдкой поглядывал на ее облегающую футболку.
На Хегдехёугсвейен модные и не слишком модные магазины одежды делали последние отчаянные попытки нарядить горожан к семнадцатому мая. В киосках продавались галстуки и флаги, вдалеке слышались звуки старого егерского марша — шли последние репетиции. Назавтра обещали тепло и ливневые дожди.
Харри взмок, пока наконец дошел до дома Синдре Фёуке.
Назавтра обещали тепло и ливневые дожди.
Харри взмок, пока наконец дошел до дома Синдре Фёуке.
Фёуке не слишком радовался по поводу Дня Конституции:
— Все это суета: флаги, флаги. Неудивительно, что Гитлер говорил о духовном родстве наших народов. Мы тоже националисты. Только признаться не хотим.
Он взял кофеварку.
— Гюдбранн Юхансен был в лазарете в Вене, — сказал Харри. — В ночь перед тем, как уехать в Норвегию, он убил врача. После его никто не видел.
— Ну вот. — Фёуке громко отхлебнул из чашки. — Так я и знал, что с этим парнем что-то не так.
— А что вы можете рассказать об Эвене Юле?
— Многое. Если нужно.
— Да. Нужно.
Фёуке поднял кустистую бровь.
— Холе, вы уверены, что сейчас идете по верному следу?
— Я вообще ни в чем не уверен.
Фёуке в задумчивости подул на кофе.
— Хорошо. Если это действительно необходимо, хорошо. Наши с Юлем отношения во многом напоминали отношения Гюдбранна Юхансена и Даниеля Гюдесона. Я заменил Эвену отца. Он ведь сирота. (Харри застыл с чашкой в руке.) Немногие это знали — Эвен хорошо умеет притворяться. В его придуманном детстве столько людей, мест, событий и дат, сколько не в состоянии запомнить обычные дети. По официальной версии, он вырос в семье Юлей в семейном доме неподалеку от Грини. На деле же его детство прошло в разных приемных семьях и в детских домах по всей Норвегии, пока его в двенадцатилетнем возрасте не усыновили Юли.
— Откуда вам это известно, если вы говорите, что он всегда притворялся?
— Это интересная история. Как-то ночью мы с Юлем стояли в карауле у нашего штаба в лесу, к северу от Харестуа. В то время мы еще не были близкими друзьями, и я очень удивился, когда он ни с того ни с сего начал рассказывать, как плохо с ним обращались в детстве и как никто не хотел брать его к себе, а один эпизод вообще нельзя было слушать без слез. Некоторых людей, у которых он был, надо… — Фёуке поежился. — Давайте прогуляемся, — предложил он. — Я слыхал, сегодня на улице просто замечательная погода.
Они пошли вдоль Вибесгате к Стенспаркену.
— Не знаю почему, но той ночью Эвен Юль казался совсем другим человеком, — сказал Фёуке. — Это было странно. Но страннее всего то, что на следующий день он притворялся, будто ничего не произошло. Будто он забыл, о чем мы с ним разговаривали.
— Вы говорите, что тогда еще не были с ним близкими друзьями. Но вы рассказывали ему о том, что видели на Восточном фронте?
— Да, конечно. Знаете, что мы делали в лесу? Убегали от немцев, потом подкрадывались к немцам, а в основном ждали. И рассказывали друг другу всякие байки.
— Вы часто рассказывали о Даниеле Гюдесоне?
Фёуке внимательно посмотрел на Харри:
— Значит, вы пришли к выводу, что Эвен Юль решил, что он Даниель Гюдесон?
— Пока это только предположение, — ответил Харри.
— Да, я часто рассказывал о Даниеле, — сказал Фёуке. — Даниель Гюдесон был вроде человека-легенды. Эдакий свободный, сильный и удачливый — такого нечасто встретишь. Эвену нравились истории о нем, он просил меня рассказывать их по нескольку раз. Особенно ту, про русского, которого Даниель похоронил.
— Эвен знал, что Даниель бывал в Зеннхайме?
— Конечно. Эвен помнил все о Даниеле, до мелочей. Иногда, когда я сам забывал их, он мне подсказывал. Ну да, было похоже, что Эвену нравилось считать себя кем-то вроде Даниеля. Хотя я не могу представить себе двух более непохожих людей. Однажды Эвен, изрядно выпив, велел нам звать его Урией, совсем как Даниеля. И, если хотите знать, по-моему, он неслучайно положил глаз на Сигне Алсакер, когда увидел ее в суде.
— Что?