— Складывается впечатление, что мы запланировали все это, — произносит Пит, посылая мне лишь намек улыбки.
— А вы не планировали? — спрашивает Порция. Ее пальцы нажимают на закрытые веки, словно она защищается от очень яркого света.
— Нет, — говорю я, смотря на Пита с новым чувством признательности. — Никто из нас даже не знал, что собирается делать, прежде чем оказался внутри.
— И, Хеймитч, — произносит Пит, — мы решили, что не хотим никаких других союзников на арене.
— Хорошо. Тогда я не буду ответственен за то, что кто-то из моих друзей убьет вас из-за вашей глупости, — говорит он.
— Это именно то, о чем мы думали, — произношу я.
Мы заканчиваем есть в тишине, но когда мы поднимаемся, чтобы отправиться в гостиную, Цинна обнимает меня рукой и прижимает к себе.
— Давай, пойдем смотреть на эти оценки.
Мы собираемся вокруг телевизора, и Эффи с красными глазами присоединяется к нам. Появляются лица трибутов, дистрикт за дистриктом, и оценки под их фотографиями. Высший балл — двенадцать. Как и следовало ожидать, высокие оценки у Кашмир, Глосса, Брута, Энобарии и Финника. У остальных от самых низких до средних.
— Они когда-нибудь давали ноль? — спрашиваю я.
— Нет, но все когда-нибудь бывает в первый раз.
И он оказывается прав. Потому что, когда мы с Питом получаем по двенадцать баллов каждый, попадая в историю Голодных Игр, никто из нас все же не празднует.
— Зачем они делают это? — спрашиваю я.
— Затем, чтобы у остальных не осталось никакого выбора, кроме как сделать вас своими целями, — решительно говорит Хеймитч. — Идите спать. У меня нет сил смотреть ни на кого из вас.
Пит провожает меня до моей комнаты в полной тишине, но прежде чем он сможет пожелать мне спокойной ночи, я обнимаю его и кладу голову ему на грудь. Он кладет руки мне на спину и прикасается щекой к моим волосам.
— Мне жаль, если я сделала все еще хуже, — говорю я.
— Не хуже, чем я. Зачем ты сделала это, так или иначе? — произносит он.
— Я не знаю. Может, чтобы показать им, что я больше, чем пешка в их Играх? — отвечаю я.
Он немного смеется, без сомнения, вспоминая ночь перед Играми в прошлом году. Мы были на крыше, ни один из нас не мог уснуть. Пит сказал в тот момент кое-что об этом, но тогда я не поняла, о чем он. Зато поняла теперь.
— Я тоже, — отвечает он мне. — И я не говорю, что не буду пытаться. Отправить тебя домой, я имею в виду.
— И я не говорю, что не буду пытаться. Отправить тебя домой, я имею в виду. Но если быть по-настоящему честным…
— Но если быть по-настоящему честным, ты считаешь, что президент Сноу выдал прямое распоряжение о том, чтобы они удостоверились, что мы в любом случае умрем на арене, — продолжаю я.
— Это приходило мне в голову, — произносит Пит.
Это приходило и мне голову. Неоднократно. Но в то же время, пока я знала, что никогда не смогу покинуть арену живой, я по-прежнему держалась за надежду, что Пит сможет. В конце концов, это не он вытащил ягоды, а я. Никто никогда не сомневался, что вызов, брошенный Питом, был побужден любовью. Так что, может быть, президент Сноу предпочтет оставить его в живых, сокрушенным и убитым горем, в качестве предупреждения для остальных.
— Но даже если это случится, все будут знать, что мы боролись, правильно? — спрашивает Пит.
— Все будут знать, — соглашаюсь я. И впервые я отдаляюсь от личной трагедии, которая снедала меня с тех пор, как объявили о Подавлении. Я вспоминаю старика, которого застрелили в Дистрикте-11, Бонни с Твил и все эти слухи о восстаниях. Да, все в дистриктах будут смотреть на меня и видеть, как я справляюсь со смертельным приговором, c последним актом превосходства президента Сноу. Они увидят некоторые знаки того, что их борьба не была напрасной. Если мне удастся показать, что я бросаю вызов Капитолию до конца, Капитолий убьет меня… но не мой дух. Какой способ может быть лучше, чтобы дать надежду мятежникам?
Прелесть этой идеи еще и в том, что мое решение сохранить Пита в живых за счет своей собственной жизни само по себе является актом неповиновения. Отказом играть в Голодные Игры по правилам Капитолия. Мой личный план действий полностью соответствует общественному. И если бы мне действительно удалось спасти Пита… с точки зрения революции это было бы идеально. Поэтому мертвой я буду полезнее. Они могут превратить меня в своего рода мученика за это дело и рисовать мое лицо на плакатах, чтобы сплотить людей, и это будет гораздо большим, чем то, что я могу сделать живой. А вот Пит будет полезнее живым. И скорбящим. Потому, что он сможет превратить свою боль в слова, которые изменят людей.
Пит бросил бы все это в ту же секунду, если бы знал, о чем я думаю, поэтому я просто говорю:
— Так что же нам делать с нашими последними несколькими днями?
— Я просто хочу провести каждую минуту моей оставшейся жизни с тобой, — отвечает Пит.
— Тогда пошли, — говорю я, затаскивая его в свою комнату.
Я чувствую, что это подобно роскоши — снова спать с Питом. Я не понимала до сих пор, как соскучилась по человеческой близости. Ощущению его рядом с собой в темноте. Я жалею, что потратила впустую последние ночи, не пуская его. Я проваливаюсь в сон, окутанная его теплотой, а когда открываю глаза снова, из окна уже льется солнечный свет.