— О, это замечательно! Почему вы не сделали это для него прошлой ночью?
— Сначала нужно было, чтобы раны перестали кровоточить, — отвечает она.
Я не знаю, что это все на самом деле значит, но раз это работает, кто я такая, чтобы спорить с ней? Она знает, что делает, моя мама. Я чувствую острую боль от раскаяния за те ужасные вещи, которые я проорала ей вчера, пока Хеймитч и Пит тащили меня из кухни.
— Прости, что я накричала на тебя вчера.
— Я слышала вещи и похуже, — говорит она. — Ты видела, какими бывают люди, когда кто-то, кого они любят, страдает от боли.
Кто-то, кого они любят. Слова замораживают мой язык, так, будто он покрыт снежным пальто. Конечно, я люблю Гейла. Но какую любовь она имеет в виду? Что я имею в виду, когда говорю, что люблю Гейла? Я не знаю. Я действительно поцеловала его вчера ночью, в тот момент, кода эмоции переполняли меня. Но я уверена, что он не помнит этого. Или помнит? Я надеюсь, нет. Если все-таки помнит, все станет еще сложнее, и я действительно не могу думать о поцелуях, когда я собираюсь начинать восстание.
— Где Пит? — интересуюсь я.
— Он пошел к себе, когда услышал, что ты проснулась. Не хотел оставлять свой дом без присмотра во время бури, — говорит мама.
— Он нормально добрался? — спрашиваю я. В такую метель можно заблудиться и за несколько ярдов, а потом блуждать до потери пульса.
— Почему бы тебе не позвонить ему и не узнать? — говорит мама.
Я вхожу в кабинет, комнату, которую я в основном избегала с той встречи с президентом, и набираю номер Пита. После нескольких гудков он отвечает.
— Привет. Я просто хотела убедиться, что ты вернулся домой, — говорю я.
— Китнисс, я живу через три дома от тебя, — произносит он.
— Я знаю, но из-за этой погоды и всего… — отвечаю я.
— Ладно, со мной все в порядке. Спасибо за беспокойство. — Длинная пауза. — Как Гейл?
— Лучше.
— Длинная пауза. — Как Гейл?
— Лучше. Мама и Прим сделали ему пальто из снега, — говорю я.
— А твое лицо? — спрашивает он.
— У меня тоже некоторое улучшение, — отвечаю я. — Ты видел Хеймитча сегодня?
— Я заскочил к нему. Мертвецки пьян. Но я разжег ему камин и оставил немного хлеба, — говорит он.
— Я хотела поговорить… С вами обоими, — я не решаюсь добавить ничего большего по телефону, который, без сомнения, прослушивается.
— Вероятно, придется подождать, пока погода не успокоится, — говорит он. — Все равно до этого ничего важно не произойдет.
— Да, ничего важного, — соглашаюсь я.
Уходит два дня на то, чтобы буря улеглась, оставив нас с сугробами, выше человеческого роста. Через день после этого дорога из Деревни Победителей до площади была очищена. Все это время я проводила, в основном ухаживая за Гейлом, прикладывая снежное лекарство себе на щеку и пытаясь вспомнить все, что я знала о восстании в Восьмом, надеясь, что это нам поможет. Опухоль на моем лице потихоньку спала, оставив меня с зудом от заживающих ран и с огромным синяком под глазом.
Мы приводим в себя Хеймитча и тащим его с собой на улицу. Он жалуется, но не так, как обычно. Все мы знаем, что должны обсудить то, что случилось, в месте, не столь опасном, как наши дома в Деревне Победителей. На самом деле, мы ждем, пока деревня не останется далеко позади, чтобы даже просто начать говорить. Я провожу это время, изучая десятифутовые[1] стены снега, накопившиеся с обеих сторон узкой очищенной дорожки, задаваясь вопросом, не обрушатся ли они на нас. Наконец Хеймитч нарушает тишину.
— Итак, значит, мы все сбегаем в великую неизвестность, так? — спрашивает он меня.
— Нет, — говорю я. — Уже нет.
— Увидела все недостатки своего плана, солнышко? — говорит он. — Есть новые идеи?
— Я хочу начать восстание, — отвечаю я.
Хеймитч просто смеется. Этот смех тревожит меня. Он означает, что Хеймитч даже не может принять меня всерьез.
— Так, а я хочу выпить. Как тебе идея?
— Тогда каков твой план? — выплевываю я.
— Мой план в том, чтобы убедиться, что все просто идеально для вашей свадьбы, — отвечает Хеймитч. — Я позвонил и перенес фотосессию, особо не вдаваясь в детали.
— У тебя даже телефона нет, — говорю я.
— Эффи установила его, — произносит он. — Ты знаешь, что она спросила меня, когда я бы хотел выдать тебя? Я ответил, что чем скорее, тем лучше.
— Хеймитч. — Я могу слышать нотки мольбы в своем голосе.
— Китнисс, — передразнивает он меня. — Это не сработает.
Мы замолкаем, потому что группа мужчин с лопатами проходят мимо нас, сворачивая в сторону Деревни Победителей. Возможно, они смогут сделать что-нибудь с этими десятифутовыми стенами. И, к тому времени, когда они становятся вне пределов слышимости, площадь уже совсем рядом. Мы выходим на нее и одновременно останавливаемся.
Ничего важного не случилось во время бури. В этом мы с Питом были правы. Но, похоже, в остальном — нет. Площадь была изменена. Огромный плакат с гербом Панема свисает с крыши Дома Правосудия. Миротворцы в своих первозданно белых униформах несут вахту на чистых булыжниках. Несколько стоят вдоль крыш с автоматами. Но наиболее пугающее изменение — линия новых сооружений, находящаяся в центре площади: официальный помост для порки, несколько острогов и виселиц.