Здесь есть какое-то защитное покрытие, которое подкладывают, когда красят. Я натягиваю его как одеяло. Вдалеке кто-то выкрикивает мое имя. Но в этот момент я освобождаю себя даже от мыслей о тех, кого люблю больше всех на свете. Я думаю только о себе. И о том, что со мной будет.
Защитное покрытие жесткое, но греет. Мои мышцы расслабляются, биение сердце замедляется. Я вижу деревянную коробку в руках маленького мальчика, президента Сноу, вытягивающего пожелтевший конверт. Правда ли это Двадцатипятилетие Подавления было спланировано семьдесят пять лет назад? Это кажется маловероятным. Это слишком удобный способ для Капитолия решить их проблемы. Избавиться от меня и подчинить дистрикты. Все в одном маленьком аккуратном конвертике.
Я слышу голос президента Сноу в своей голове:
— На семьдесят пятой годовщине, как напоминание о том, что даже самые сильные среди них не могут преодолеть власть Капитолия, мужского и женского трибута будут выбирать из уже существующего фонда победителей.
Да, победители у нас самые сильные. Они те, кто пережил арену и выскользнул из петли бедности, которая душит остальную нашу часть. Они (или мне следует говорить мы?) воплощение надежды там, где нет никакой надежды. И теперь двадцать три из нас будут убиты, чтобы показать, что надежда была всего лишь иллюзией.
Я рада, что выиграла только в прошлом году, иначе я бы знала всех победителей. Не только потому, что я вижу их по телевизору, но и потому, что они гости на каждых Играх. Даже если они не менторы, как Хеймитч каждый раз, большинство возвращается в Капитолий из года в год ради этого события. Полагаю, многие из них друзья. У меня будет только один друг, из-за убийства которого я должна переживать: Пит или Хеймитч. Пит или Хеймитч!
Я бегу по подвалу в поисках выхода. Как же я попала сюда? Я поднимаюсь по ступенькам на кухню и вижу, что стеклянное окошко в двери разбито. Должно быть поэтому моя рука, кажется, кровоточит. Я спешу назад, в ночь, и направляюсь прямиком в дом Хеймитча. Он сидит один за кухонным столом с полупустой бутылкой белого ликера в одной руке и ножом в другой. Пьяный как свинья.
— Ах, а вот и она. Вся в изнеможении. Наконец-то сложила два и два, солнышко? Поняла, что пойдешь туда не одна? И теперь ты здесь, чтобы попросить меня… о чем? — говорит он.
Я не отвечаю. Окно распахнуто настежь, и ветер пробирает меня до костей так же, как если бы я была на улице.
— Надо признать, для парня это было проще. Он был здесь даже прежде, чем я смог распечатать бутылку. Просил меня о еще одной возможности пойти. Но что можешь сказать ты? — Он подражает моему голосу: — Займи его место, Хеймитч, потому что при прочих равных условиях я бы предпочла, чтобы у него вся оставшаяся жизнь была сломана, а не у тебя.
Я прикусываю губу, потому что после того, как он сказал это, я боюсь, что действительно этого хочу.
Я прикусываю губу, потому что после того, как он сказал это, я боюсь, что действительно этого хочу. Хочу, чтобы Пит жил, даже если это означает смерть Хеймитча. Нет, это не так. Он, конечно, ужасен, но Хеймитч теперь — часть моей семьи.
Для чего я пришла? Думаю я. Что я могу хотеть здесь?
— Я пришла, чтобы выпить.
Хеймитч смеется и хлопает бутылкой по столу передо мной. Я вытираю своим рукавом горлышко и делаю пару больших глотков, прежде чем начинаю задыхаться. Мне требуется несколько минут, чтобы прийти в себя, и даже потом из моих глаз и носа все еще течет. Но внутри меня ликер ощущается как огонь, и мне нравится это.
— Возможно, это должен быть ты, — говорю я с легкостью, притягивая стул. — В любом случае ты ненавидишь жизнь.
— Совершенно верно, — соглашается он. — И так как в последний раз я попытался поддержать тебя… Кажется, на сей раз я должен спасти парня.
— Это еще одна хорошая причина, — говорю я, вытирая свой нос и прикладываясь к бутылке снова.
— Аргумент Пита состоял в том, что раз я выбрал тебя тогда, то теперь должен ему. Все, что он захочет. И все, что он хочет — это возможность пойти туда снова, чтобы защищать тебя.
Я знала это. Таким образом, Пит не так уж непредсказуем. Пока я валялась на полу того подвала, думая только о себе, он был здесь, думая только обо мне. Стыд недостаточно сильное слово для названия того, что я чувствую.
— Знаешь, ты могла бы прожить сотню жизней и все равно не заслужить его, — говорит Хеймитч.
— Да-да, — резко отвечаю я. — Без вопросов, он лучший в нашем трио. Так что ты собираешься делать?
— Я не знаю, — вздыхает Хеймитч. — Вернусь с тобой туда, вероятно, если смогу. Если мое имя вытянут при Жатве, это не будет иметь значения. Он просто добровольно предложит занять мое место.
Мы сидим некоторое время в тишине.
— Это будет тяжело для тебя на арене? Знать всех остальных? — спрашиваю я.
— О, я бы не стал рассчитывать на это, где бы я ни был, там становится невыносимо. — Он кивает на бутылку. — Могу я теперь вернуться к этому?
— Нет, — говорю я, обхватывая ее. Хеймитч тянет из-под стола другую бутылку и откручивает крышку. А я понимаю, что я здесь не только для того, чтобы выпить. Есть кое-что еще, что я хочу от Хеймитча. — Хорошо, я решила, о чем я попрошу, — говорю я. — Если в Играх будем я и Пит, в этот раз мы пытаемся поддержать его.