— Давайте отправим Китнисс Эвердин на ее свадьбу стильно одетой! — кричит он толпе. Я собираюсь выключить телевизор, когда Цезарь говорит нам оставаться настроенными для другого грандиозного события сегодняшнего вечера. — Именно! Этот год будет семьдесят пятой годовщиной Голодных Игр, и это значит, что настало время нашего третьего Двадцатипятилетия Подавления.
— Что они делают? — спрашивает Прим. — До этого же еще несколько месяцев.
Мы поворачиваемся к маме, выражение лица которой является серьезным и далеким, как будто она пытается вспомнить что-то.
— Это, должно быть, чтение карты.
Играет гимн и мое горло напрягается от отвращения, потому что на сцену выходит президент Сноу. Его сопровождает маленький мальчик, одетый в белый костюм, держащий простую деревянную коробку. Гимн кончается, и президент Сноу начинает говорить, напоминая нам всем о Темных Днях, после которых родились Голодные Игры. Когда были изложены правила Голодных Игр, в них говорилось, что каждую четверть века будут отмечать Двадцатипятилетие Подавления. Это должна быть прославленная версия Игр, которая бы освежила нашу память об убитых из-за восстания дистриктов.
Эти слова как нельзя кстати, потому что, как я подозреваю, некоторые дистрикты восстают прямо сейчас.
Президент Сноу продолжает рассказывать нам, что происходило на предыдущих Двадцатипятилетиях Подавления.
— На двадцать пятой годовщине, предназначенной напомнить мятежника, что их дети умирают из-за их выбора начать насилие, каждому дистрикту было приказано выбрать кандидатов и проголосовать за трибутов, которые представят его.
Интересно, что они чувствовали, выбирая детей, которые должны были пойти. Гораздо хуже, думаю, быть выбранным своими соседями, чем когда твое имя достают из шара Жатвы.
— На пятидесятой годовщине, — продолжает президент, — как напоминание о том, что по два мятежника умерли на каждого жителя Капитолия, все дистрикты были обязаны послать в два раза больше трибутов.
Я представляю, как это — оказаться перед сорока семью, а не двадцати тремя. Меньше шансов, меньше надежды, и, в конечном счете, больше мертвых детей. Это был тот год, когда выиграл Хеймитч.
— У меня была подруга, которая пошла в тот год, — говорит мама спокойно. — Мейсли Доннер. Ее родителям принадлежала кондитерская. Они отдали мне ее птицу потом. Канарейку.
Я и Прим переглядываемся. Мы впервые слышим о Мейсли Доннер. Может, потому что мама знала, что мы захотим выяснить, как она умерла.
— И теперь мы чествуем третье Двадцатипятилетие Подавления, — говорит президент. Маленький мальчик в белом делает шаг вперед, протягивая коробку, пока открывает крышку. Мы можем видеть аккуратные ряды пожелтевших конвертов. Кто бы ни разрабатывал систему Двадцатипятилетия Подавления, он все продумал наперед, на многие столетия Голодны Игр. Президент выбирает конверт с четко обозначенной цифрой семьдесят пять. Он просовывает свои пальцы под откидной створкой и вытаскивает маленький квадратик бумаги. Без колебания он читает: — На семьдесят пятой годовщине, как напоминание о том, что даже самые сильные среди них не могут преодолеть власть Капитолия, мужского и женского трибута будут выбирать из уже существующего фонда победителей.
Мама издает слабый вскрик, а Прим прячет лицо в ладонях, но я ощущаю себя так же, как и люди, которых я вижу в толпе по телевидению. Немного озадаченной. Что это значит? Существует фонд победителей?
И тогда я понимаю, что все это означает. По крайней мере для меня. У Дистрикта-12 только трое победителей, из которых можно выбрать. Двое мужчин. Одна женщина…
Я возвращаюсь на арену.
Глава 13
Мое тело реагирует прежде, чем мой разум, я бегу через дверь и лужайки Деревни Победителей в темноту улицы. Носки промокают от влажной земли, и я ощущаю острые укусы холодного ветра. Куда? Куда пойти? В лес, конечно. Я оказываюсь у забора прежде, чем жужжание напоминает мне, что я ловушке. Я двигаюсь в обратном направлении, тяжело дыша, опираясь на больную пятку и вновь поднимая ее.
Следующее, что я осознаю, это то, что я стою на руках и коленях в подвале одного из пустых домов в Деревне Победителей.
Следующее, что я осознаю, это то, что я стою на руках и коленях в подвале одного из пустых домов в Деревне Победителей. Слабый свет от луны проходит через окошки над моей головой. Я замерзшая, промокшая и обветренная, моя попытка бегства не сделала ничего, чтобы подавить истерику, поднимающуюся во мне. Она утопит меня, если я ее не выпущу. Я беру в рот край своей рубашки и начинаю кричать. Как долго это продолжается, я не знаю. Но когда я заканчиваю, мой голос почти пропал.
Я сворачиваюсь на боку и смотрю на участки лунного света на бетонном полу. Назад на арену. Назад в место кошмаров. Это то, куда я иду. Надо признать, этого я не ожидала. Я представляла множество других вещей. Думала, что буду публично унижена, подвергнута пыткам или казнена.
Побег в леса, преследование Миротворцев и планолетов. Брак с Питом, и наши дети, вызванные на арену. Но никогда я не думала, что снова буду участником Игр. Почему? Не было никаких прецедентов до этого момента. Победители до конца своей жизни не участвуют в Жатве. Это часть награды за победу. Так было до сих пор.