Из сумки я достаю две свежие булочки со слоем сыра, запеченного сверху. Они есть у нас дома всегда с тех пор, как Пит узнал, что они мои любимые. Я бросаю одну Твил, но подхожу и кладу другую Бонни на колени, так как ее зрительная координация в настоящее время кажется слегка сомнительной, а я не хочу, чтобы еда угодила в огонь.
— О! — говорит Бонни. — Это все для меня?
Что-то во мне переворачивается, потому что я вспоминаю другой голос. Руты. На арене. Когда я дела ей ножку грусенка.
— В первый раз съела целую ножку . — Неверие постоянно голодающего человека.
— Да, ешь, — говорю я. Бонни держит булочку так, как будто до сих пор не может поверить, что она реальна, и затем раз за разом погружает в нее зубы, не способная остановиться. — Будет лучше, если ты прожуешь ее. — Она кивает, пытаясь замедлиться, но я знаю, как это трудно, когда у тебя пустой желудок. — Думаю, ваш чай готов. — Я вытаскиваю консервную банку из золы. Твил находит в своей сумке две оловянные чашки, и я наливаю в них чай, ставя на пол охлаждаться. Они ютятся вместе, едят и дуют на чай, отпивая маленькими глотками, пока я развожу огонь. Я жду до тех пор, пока они не слижут жир со своих пальцев, чтобы спросить:
— Так какая у вас история?
И они рассказывают мне.
Начиная с Голодных Игр в Восьмом росло недовольство. Оно всегда в некоторой степени там было. Но теперь разговоров стало недостаточно, и идея принять меры перешла от желания в действие. На текстильных фабриках, обслуживающих Панем, невероятно шумно из-за машин, что позволило словам благополучно и незаметно передаваться, когда губы фактически прикасались к уху. Твил преподавала в школе, а Бонни была одной из ее учениц. После того, как раздавался последний звонок, они обе проводили четырехчасовую смену на фабрике, специализирующейся на создании униформы Миротворцев. Для Бонни, которая работала на холодном приемном складе, потребовались месяцы, чтобы обеспечить две униформы: пара ботинок здесь, пара штанов там. Они предназначались для Твил и ее мужа, потому что было очевидно, что когда начнется восстание, крайне важно сообщить об этом за пределы Восьмого. Если оно распространится, то будет успешным.
День, когда мы с Питом прибыли к ним во время Тура Победителей, был фактически своего рода репетицией. Люди в толпе размещались согласно задуманному: рядом с теми зданиями, которые будут их целями, когда начнется восстание. В этом заключался план: захватить центры власти в городе, такие, как Дом Правосудия, Штаб Миротворцев и Коммуникационный Центр на площади.
В этом заключался план: захватить центры власти в городе, такие, как Дом Правосудия, Штаб Миротворцев и Коммуникационный Центр на площади. А также другие места в Дистрикте: железная дорога, зернохранилище, электростанция и склад оружия.
Ночь моей помолвки, ночь, когда Пит встал на одно колено и объявил о своей бессмертной любви ко мне на весь Панем, была ночью, когда началось восстание. Это было идеальным прикрытием. Наше интервью с Цезарем Фликерманом после Тура Победителей было обязательно к просмотру. Это дало людям из Дистрикта-8 причину находиться на улицах после наступления темноты, собираясь или на площади, или в других местах города, в которых проводились культурно-общественные мероприятия, чтобы смотреть его. Обычно такие действия были бы слишком подозрительными. Вместо этого все были на своих местах к назначенному времени, восьми часам, когда маски были вынуты и весь ад сорвался с цепи.
Захваченные врасплох и разбитые одним только численным преимуществом, Миротворцы поначалу были побеждены толпой. Центр Коммуникации, зернохранилище и электростанция были взяты. Поскольку Миротворцы пали, их оружие перешло к мятежникам. Появилась надежда, что это не было актом безумия, что если бы они могли передать новости другим Дистриктам, свержение правительства в Капитолии было бы возможным.
Но затем все изменилось. Миротворцы начали прибывать тысячами. Планолеты бомбили мятежников, превращая их в пепел. В невероятном хаосе, последовавшем за всем этим, единственное, что могли сделать люди — это вернуться в свои дома живыми. Потребовалось менее сорока восьми часов, чтобы подчинить город. Тогда в течение недели была строгая изоляция. Никакой пищи, никакого угля, всем запрещено выходить из домов. Единственное, что все время показывалось по телевидению, — это повешенье на площади зачинщиков восстания. Однажды ночью, когда уже весь Дистрикт был на грани вымирания от голода, вышел приказ вернуться к обычным делам.
Это означало, что Твил и Бонни должны были идти в школу. Улица из-за взорвавшихся бомб была труднопроходима, что заставило их опоздать на свою заводскую смену, таким образом, они все еще были на расстоянии в сто ярдов,[2] когда фабрика взорвалась, убив всех внутри, включая мужа Твил и всю семью Бонни.
— Кто-то, должно быть, сообщил Капитолию, что идея восстания возникла там, — слабо произносит Твил.
Они обе побежали обратно, домой к Твил, где все еще ждали униформы Миротворцев. Они взяли с собой всю еду, какую смогли найти, и, скрываясь от соседей, которые теперь считали их погибшими, направились к железнодорожной станции. На складе около дороги они переоделись в костюмы Миротворцев и, замаскировавшись, залезли в вагон, заполненный тканью, поезда, который следовал в Дистрикт-6. Они сбежали из него во время остановки на дозаправку и пошли пешком. Скрытые лесом, но пользующиеся дорожками для ориентации, они добрались до окраины Дистрикта-12 два дня назад, где они были вынуждены остановиться, когда Бонни подвернула лодыжку.