Гейл ни разу не перебил меня. Пока я рассказываю, он убирает перчатки в карман и превращает еду из сумки в обед для нас. Режет хлеб и сыр, убирает сердцевину из яблок, отправляет каштаны в огонь, чтобы те поджарились. Я смотрю на его красивые руки, умелые пальцы. Покрытые шрамами, такими же, какие были у меня, пока Капитолий не стер их все с моего тела, но сильные и ловкие. Руки, которые орудуют на угольных шахтах, очень точно устанавливают самые сложные ловушки. Руки, которым я доверяю.
Я делаю паузу, чтобы глотнуть чая из фляги, прежде чем рассказать ему о своем возвращении домой.
— Да уж, наломала ты дров, — говорит он.
— Я еще не закончила, — отвечаю ему я.
— На сегодня я услышал достаточно. Давай уже переходить к этому твоему плану, — говорит он.
Я делаю глубокий вдох.
— Мы сбежим.
— Что? — спрашивает он. Я действительно застала его врасплох.
— Мы идем в лес и сбегаем в него, — говорю я. Выражение его лица невозможно понять. Он начнет смеяться надо мной, отвергая это как глупость? Я собираюсь спорить, подготавливая аргументы. — Ты же сам говорил, что считаешь, что мы смогли бы это сделать! В то утро Жатвы.
— Ты же сам говорил, что считаешь, что мы смогли бы это сделать! В то утро Жатвы. Ты сказал…
Он подходит ко мне, и я чувствую, как меня отрывают от земли. Комната начинает кружиться, и мне приходится обхватить руками Гейла за шею, чтобы удержаться. Он счастливо смеется.
— Эй! — протестую я, но тоже смеюсь.
Гейл ставит меня на землю, но не позволяет отпустить его.
— Хорошо, давай сбежим, — говорит он.
— Серьезно? Ты не считаешь это безумием? Ты пойдешь со мной? — Некоторая часть груза моих проблем теперь переходит на плечи Гейла.
— Я считаю это безумием. Но я все равно пойду с тобой. — Он согласен с этим. И не просто согласен, а рад. — Мы можем сделать это. Я знаю, что можем. Давай сделаем это прямо сейчас и никогда не вернемся.
— Ты уверен? — спрашиваю я. — Потому что это все довольно сложно… С детьми и со всеми. Мне не хотелось бы пройти пять миль в лес, когда ты…
— Я уверен. Я совершенно, абсолютно, на сто процентов уверен. — Он наклоняется, чтобы прикоснуться своим лбом к моему, и притягивает меня ближе. Его кожа, все его существо, излучает тепло оттого, что мы так близко к огню, и я закрываю свои глаза, впитывая его теплоту. Я вдыхаю запах его мокрой от снега кожи, и дыма, и яблок, запах всех зимних дней, которые мы делили до Игр. Я не пытаюсь отстраниться. В конце концов, почему я должна? Его голос снижается до шепота:
— Я люблю тебя.
Именно поэтому.
Я никогда не могла определить, когда может произойти нечто подобное. Оно случается слишком быстро. В одну секунду ты предлагаешь план спасения, а в следующую… тебе приходится иметь дело с чем-то вроде этого. Я выдаю, должно быть, самый худший из всех вариантов ответа:
— Я знаю.
Это звучит ужасно. Как я полагаю, он не может не любить меня, но я не чувствую ничего подобного в ответ. Гейл начинает отстраняться, но я удерживаю его.
— Я знаю! И ты… Ты знаешь, что значишь для меня. — Этого недостаточно. Он отцепляет мои руки. — Гейл, я не могу думать ни о чем другом сейчас. Все, о чем я думаю, каждый день, каждую минуту, с тех пор, как они вытянули имя Прим на Жатве, это то, как мне страшно. И, кажется, не остается места ни для чего, кроме этого. Если бы мы могли оказаться в месте, где безопасно, возможно, это изменилось бы. Я не знаю.
Я могу видеть, как он проглатывает свое разочарование.
— Значит, мы пойдем и найдем его. — Он возвращается к очагу, где начинают подгорать каштаны. Он переворачивает их на огне. — Придется долго убеждать мою маму.
Полагаю, он в любом случае по-прежнему собирается идти. Но счастье исчезло, оставив вместо себя такое знакомое напряжение.
— Мою тоже. Мне просто нужно заставить ее понять причину. На это потребуется много времени. Убедиться, что она осознает, что у нас нет другого выхода.
— Она поймет. Я много наблюдал за ней и Прим во время Игр. Она не скажет тебе нет, — говорит Гейл.
— Надеюсь. — Температура в доме, кажется, упала на двадцать градусов за какие-то секунды. — Вот Хеймитч будет реальной проблемой.
— Хеймитч? — Гейл отвлекается от каштанов. — Ты же не позовешь его с нами?
— Я должна, Гейл. Я не могу оставить его и Пита, потому что их… — Он пронзает меня сердитым взглядом. — Что?
— Прости, но я не знал, насколько большой будет наша компания, — огрызается он.
— Потому что их замучают до смерти, пытаясь узнать, где я, — говорю я.
— А что насчет семьи Пита? Они никогда не пойдут.
На самом деле они, вероятно, не смогут дождаться, чтобы донести на нас. Мне кажется, он достаточно умен, чтобы понимать это. Что, если он решит остаться? — спрашивает Гейл.
Я стараюсь казаться безразличной, но мой голос звучит надтреснуто:
— Тогда он останется.
— И ты оставишь его здесь?
— Чтобы спасти Прим и маму — да, — говорю я. — В смысле — нет! Я заставлю его пойти!
— А меня? Оставишь ты меня? — Выражение лица Гейла определить теперь невозможно. — Если я не смогу убедить свою мать потащить троих детей в дикие леса зимой.
— Хейзелл не откажется, она поймет, — говорю я.
— Представь, что она не поймет, Китнисс. Что тогда? — требует он ответа.