— Вороны подберут, — усмехнулся Дужка.
— Так нельзя!
— Еще как можно!
— Тогда я не поеду с вами!
— … грозила соколу куропатка! — подхватил тот, кого звали Ольдером.
— Погоди, Ольдер! — оборвал его Дужка. — Скажи, госпожа, если мы их похороним, поклянешься ли ты, что поедешь с нами добром?
— Да, — не раздумывая, ответила женщина.
— Ольдер, Торгенстайн, вон там яма подходящая. Берите мечи охранников, и за дело.
Берите мечи охранников, и за дело. Федор, ты пока за дорогой пригляди!
И сам, подавая пример, спешился, поднял меч одного из убитых.
— Сойдет вместо лопаты, — сказал он. Ольдер и Торгенстайн последовали за Дужкой.
— Тут до полудня работы, — недовольно проворчал Ольдер. — Ты веришь этой бабе?
— Это не баба, а жена воеводы Серегея! — отрезал Дужка. — Если она дала слово, не отступит. Это у нас всем ведомо. Копай, воин, если хочешь получить остальные денежки. Иль не видишь, как она кручинится? А коли руки на себя наложит? Волохом клянусь, ни гроша тогда больше не получите!
— Эх, — вздохнул Олдер. — Надо было у купца выкуп взять!
Дужка только хмыкнул и вонзил меч в жирную землю.
Глава четырнадцатая
Гибель воеводы
Середина лета. Жарко. Душно. Даже в роще у реки. А в городе — совсем тяжко. Особенно — в осажденном городе. Воды, правда, в Доростоле вдоволь, но с едой — совсем туго. Всю живность в городе съели еще в июне. По ночам храбрецы выходят из города на реку. Ловят бреднями рыбу. Это опасно. Вдоль берега бесшумно ходят ромейские корабли. В темную ночь их не видно. Бьют стрелами на звук. Да и огнем могут плеснуть. Но русы тоже наловчились — ныряют тогда в воду и плывут за пределы горящего пятна. С бреднем и рыбой, само собой, приходится распроститься.
Дружинникам голодно, а жителям-булгарам — совсем плохо. За конскую голову дерут полгривны.
Словом, настроение у осажденных — упадническое. Надежды нет. Боевой дух тает… Даже сам великий князь в последние дни ходит мрачный. До него дошла весть, что мятеж, затеянный братом покойного кесаря, не удался. Теперь действительно надеяться не на что. Только — на себя.
— Надо биться! — заявил Святослав. — Ромеи с каждым днем становятся сильнее, а мы — слабее. Покажем им, что есть доблесть русов! Насытим их кровью землю, порадуем Перуна! Я сам поведу войско!
— Нет! — в один голос воскликнули Свенельд и Икмор. Поглядели друг на друга… Икмор кивнул, уступая старшему.
— Мы все знаем твою храбрость, княже, — рассудительно произнес Свенельд. — Но сейчас твой долг перед дружиной — остаться здесь. Если мы проиграем эту битву — отойдем обратно за стены и попробуем еще раз. Если погибнешь ты — мы пропали. Без твоей удачи, княже, мы пропадем!
— Не много ее осталось, моей удачи, — проворчал Святослав.
— Доселе ты поражений не знал, — вступил Икмор. — И мы еще не разбиты. Пока ты жив, батька, мы выстоим! Другого пути нет!
Духарев мог бы ему возразить: есть еще путь переговоров. Но ведь и Святослав не мог этого не знать. Кажется, Духарев догадывался, в чем состоит его план. Показать ромеям свою силу. Победить их вряд ли удастся, но если византийцы увидят, что разгром Святослава обойдется им очень дорого, то, скорее всего, предложат вполне приемлимые условия сдачи.
— Икмор! — Святослав повернулся к своему первому воеводе и ближайшему другу. — Войско поведешь ты. Всё войско. В крепости останутся только раненые да две сотни моих ближних гридней.
Ранним утром двадцатого июля 971 года ворота Доростола открылись.
Ромеи, которые на безопасном отдалении по приказу василевса сторожили россов, сунулись было — перехватить. Но сразу поняли, что это — не обычная вылазка. Вся армия катархонта Сфендослава выходила в поле. Выходила и строилась для битвы.
Всполошенные гонцы примчались к василевсу.
— Хорошая новость, — спокойно сказал Иоанн Цимисхий. — Я этого ждал.
— Как ты догадался, величайший? — подобострастно осведомился стратопедарх Петр.
— Сфендослав слишком горд, чтобы умереть от голода.
Более жестокой, более кровопролитной битвы Духарев еще не видел. Ромеи накатывались на русов железными волнами. Накатывались и отходили, оставляя окровавленные тела людей и коней. Русам отступать было некуда. За ними была доростольская стена. Ромеев было больше, но воины Святослава бились крепче. И лучшим из них был Икмор. Воистину это был его звездный час. Сергей, «державший» со своей дружиной правый фланг, никогда еще не видел воеводу таким. Казалось, Икмор был везде. Стоило русам где-нибудь дать слабину, Икмор, словно по волшебству, появлялся в этом месте. И тотчас брешь затягивалась, линия выравнивалась, а только что напиравшие ромеи удирали прочь.
Заляпанный ромейской кровью от маковки шлема до оковок на верховых сапогах, Икмор, казалось, стал в полтора раза выше ростом. Воины в передовых шеренгах периодически сменялись, конница русов время от времени отступала под прикрытие пехоты, чтобы передохнуть. Только Икмор не отдыхал ни разу. Он бился, как нурманский берсерк. Нет, как будто в него воплотился Перун. Под ним убили уже четверых коней, но на самом воеводе не было ни царапины. Уже не только русы, но и ромеи узнавали его. Стоило им увидеть поблизости воеводу, и они тут же подавались назад, потому что пара мечей в руках Икмора означала смерть для любого врага, оказавшегося в пределах досягаемости.