Судя по карте — одной из тех, которые раздавал Фергюсон на совещании в Квонтико, — первого октября в начале вечера Эмили вышла из церкви и, миновав площадку для пикников, свернула с дороги вправо, на грунтовую тропинку, вившуюся вдоль берега между деревьев. Тропинку никто специально не расчищал — протоптанная множеством ног, она то четко выделялась на травяном ковре, то исчезала вовсе.
Тропинку никто специально не расчищал — протоптанная множеством ног, она то четко выделялась на травяном ковре, то исчезала вовсе.
Я быстро шагала мимо буйных зарослей кустарников и бурьяна. Тени горных хребтов ложились на воду все гуще. Поднялся ветер, в котором явственно чувствовалось резкое дыхание зимы. Под ногами мертво шуршали сухие листья. В сгустившихся сумерках я наконец вышла на поляну, обозначенную на карте маленькой фигуркой человека.
Порывшись в сумочке и не обнаружив фонарика, я вспомнила, что он, разбитый, остался лежать в подвале у Фергюсона. Нашелся только коробок спичек, завалявшийся там еще с тех времен, когда я курила.
— Черт, — выругалась я вполголоса. Становилось жутковато.
Вытащив свой «тридцать восьмой», я сунула его в боковой карман. Свободно держа кисть на рукоятке, я всматривалась в илистую кромку берега, туда, где было найдено тело. Судя по контурам растущих вокруг кустов, их недавно подрезали — на фотографиях заросли выглядели гуще. Все прочие следы вмешательства человека мягко скрадывали силы природы и ночной полумрак. Землю толстым слоем устилали листья. Разгребая их ногами, я пыталась отыскать то, что полицейские скорее всего пропустили.
За свою профессиональную карьеру я работала над многими убийствами и уяснила одну важную вещь: место, где произошло преступление, живет своей собственной жизнью. Оно как рана в земле — трава вытоптана, миазмы разложения привлекают отовсюду насекомых. При этом жизнь его, как жизнь любого свидетеля, перестает быть спокойной и уединенной; ни один камешек не останется здесь непотревоженным, и, хотя на все вопросы давно получены ответы, любопытные не перестают его осаждать.
Часто люди еще долго продолжают приходить сюда без особой цели, просто так — делают фото, оставляют записки, открытки и цветы, что-то прихватывают на память. Они появляются украдкой и так же незаметно исчезают, стыдясь того, что не могут удержаться от праздного любопытства — ведь даже положенная здесь роза почему-то кажется нарушающей некую святость места.
Вороша листья на поляне, я не нашла ни одного цветка, но под носок моей туфли попались несколько небольших твердых предметов. Пришлось опуститься на четвереньки и, напрягая зрение, шарить по листве руками, пока я наконец не наткнулась на четыре круглых конфеты в целлофановой обертке. Только поднеся их к зажженной спичке, я поняла, что это те самые коричные леденцы, или «бомбочки», как называла их Эмили в дневнике. Я поднялась с четверенек, тяжело дыша.
Украдкой поглядывая по сторонам и прислушиваясь к каждому звуку, я продолжала идти, хотя уже не различала тропинку в темноте. Шорох листвы под ногами казался оглушительным. На небе высыпали звезды. Спички давно кончились, и путь мне освещал лишь месяц. Зная из карты, что должна находиться недалеко от дороги, на которой стоял дом Стайнеров, я решила, что проще добраться туда, чем пробовать вернуться к машине.
Я была вся в испарине и ужасно боялась, что упаду и что-нибудь себе сломаю. Вдобавок к потерянному фонарику я умудрилась забыть в машине телефон. Не хотела бы я, чтобы меня сейчас увидел кто-нибудь из знакомых. Если я и правда получу какую-нибудь травму, придется, пожалуй, врать о том, как это произошло.
Последовали десять минут кошмара. Кусты цеплялись за ноги, напрочь изодрав колготки. Споткнувшись о корень, я ступила в грязь и провалилась по щиколотку. Хлестнувшая по лицу ветка едва не выбила мне глаз, и я наконец остановилась, задыхаясь от изнеможения и готовая разреветься. Справа меня отделяла от дороги сплошная стена леса. Слева была вода.
— Твою мать, — сказала я вслух.
Путь вдоль берега выглядел безопаснее, и, двинувшись дальше, я почувствовала себя немного увереннее. Глаза приспособились к лунному свету, я уже реже оступалась и как будто чувствовала, куда ставить ногу. По изменению температуры и влажности можно было догадаться, что передо мной — сухой участок или грязь и не слишком ли я отклонилась от тропинки.
По изменению температуры и влажности можно было догадаться, что передо мной — сухой участок или грязь и не слишком ли я отклонилась от тропинки. Похоже, инстинкт самосохранения мгновенно превратил меня в ночное существо.
Вдруг впереди показались огни фонарей — я добралась до противоположного конца озера. Деревья здесь вырубили, освободив место под теннисные корты и автостоянку. Так же как несколько недель назад Эмили, я свернула с тропинки и через миг снова очутилась на дороге. Уже идя по улице, я ощутила, что меня бьет нервная дрожь.
Я помнила, что дом Стайнеров второй слева. Подходя ближе, я все никак не могла решить, что сказать матери Эмили. Мне совершенно не хотелось объяснять, где я была и почему, — к чему лишний раз ее расстраивать. Но никого больше я здесь не знала, а постучаться в таком виде к незнакомому человеку и попросить позвонить казалось совершенно немыслимым. Как бы ни были гостеприимны обитатели Блэк-Маунтин, меня все равно обязательно спросят, почему я выгляжу так, будто скиталась в дремучем лесу, а то и испугаются, особенно если придется рассказать, чем я занимаюсь. Однако все мои страхи оказались сведены на нет нежданным избавителем, появившимся вдруг из темноты, едва меня не задавив.