Но гораздо чаще Баг вперед — туда, где недалеко от владыки сидела, легко улыбаясь, принцесса Чжу Ли; взгляды их часто встречались, и неизменно то он, то она опускали глаза. Тогда, в узилище Внутренней стражи, их непочтительно прервали пришедшие за Багом посланцы цзайсяна, и — странно, но Баг совершенно не ощущал какой-либо недосказанности: напротив, теперь, когда он был совершенно уверен в том, что принцесса и его студентка Чунь-лянь — одно лицо, после того, как Чжу Ли посетила его в заточении, после того, как столь решительно заявила о небезразличии к его, Бага, судьбе, удивительное спокойствие и умиротворение овладели сердцем ланчжуна. Баг точно знал теперь, как толковать слова «кого хочу, того и люблю». Знал — и не собирался ни с кем делиться этим сокровенным знанием; это был его, только его и принцессы мир на двоих, маленький храм, трудно выстроенный в самой глубине души, куда не было дороги посторонним. Сейчас Багу этого было более чем довольно. А о большем он и не мечтал. И о будущем — не задумывался. Ибо как знать — куда кинет жизнь, как повернется прихотливыми путями неумолимой кармы и кто мы такие, чтобы требовать от жизни большего, чем она в своей щедрости и так дает нам?..
Под навесами зазвучали речи: по традиции первыми говорили заморские гости — провозглашали здравицы в честь ордусского императора, плели цветастые кружева льстивых слов.
Баг их не слушал: он, почти не скрываясь, смотрел на принцессу, он любовался ее тонкими чертами, изумительными глазами, легкостью ее движений, ее упоительной грацией…
А Судья Ди, освоившись на специально для него поставленном высоком стульчике с мягкой подушкой, вовсю лакал пиво, вызывая тем удивленные взгляды окружающих.
Но коту, похоже, было на эти взгляды ровным счетом наплевать — как плевать было сегодня его хозяину на то, что не один уже гость заметил, как он и принцесса смотрят друг на друга. Все было хорошо. И значит — так и надо.
Там же,
тогда же
Мудрый седой цзайсян поднял свою чару, и за столами почти сразу установилась тишина. Ярче зимнего солнца пылали направленные лампы телеснимателей, сохраняющих для всего мира — и, возможно, для грядущих поколений, а как иначе? — каждое мгновение великого и долгожданного пира Собственно, пир только и начинался сейчас по-настоящему: после того, как высказались иностранные гости и Сын Неба неторопливо кивнул своему первому помощнику. Время говорить речь, время произнести слова, которые подытожат прожитые под прежним девизом правления годы и обозначат дорогу будущую.
Цзайсян поднялся и застыл с чаркой в руке в слепящих потоках света.
Он мгновение помедлил — то ли собираясь с мыслями, то ли с целью убедиться, что все кругом замерли в должном внимании, то ли для того, чтобы придать больший вес своей последующей речи, — и неторопливо, хорошо поставленным голосом государственного человека начал:
— В двадцать второй главе «Лунь юя» сказано так. Однажды My Да и Мэн Да пришли к Учителю, и My Да спросил: «Люди из царства Чу говорят, государство только и знает, что принуждает людей делать то, чего они не хотят, и потому оно враг всякому человеку. Так ли это?» Учитель ответил: «Враг ли тело тем органам, которые в нем размещаются? Бывает, телу нужно бежать, и тогда легкие задыхаются, но враг ли тело легким? Бывает, телу нужно трудиться, и тогда сердце бьется до изнурения — но враг ли тело сердцу? Бывает, телу нужно . защищаться, и тогда кулаки болят и кровоточат, но враг ли тело кулакам?» — «Тогда, стало быть, органы, которые плохо слушаются тела, — его враги?» — спросил Мэн Да. Учитель ответил: «Бывает, какой-то орган болеет так, что болеет все тело. Бывает, какой-то орган умирает, и вслед за ним умирает все тело. Однако ж и тогда — повернется ли у тебя язык назвать страдающий орган врагом?» — «Но, Учитель, — сказал My Да, — тогда что такое «нужно»? Кто определяет, когда нужно бежать, когда трудиться и когда — защищаться?» И Учитель ответил: «Жизнь. Счастлив тот, кто не умер и способен следовать ее велениям».
Цзайсян сделал паузу. Обвел глазами зал. Его проницательный взгляд на миг задержался на Тайюаньском хоу, потом, опустившись вниз, отыскал Богдана. На губах сановника проступила легкая улыбка, он чуть кивнул. По залу пронесся легкий шум: всем было интересно, кого именно выделил улыбкой всемогущий цзайсян. Богдан несколько раз от души кивнул в ответ. Все ждали продолжения, затаив дыхание.
— Я хочу осушить эту чару за то, чтобы наша великая страна всегда сохраняла мудрость понимать веления жизни и силы незамедлительно следовать им. А еще… У жителей Александрийского улуса, гости из которого радуют ныне этот зал своим присутствием, есть замечательная поговорка: «Дурная голова ногам покою не дает». Я хочу осушить свою чару за то, чтобы никто и никогда не имел бы оснований сказать так о теле Ордуси и о тех или иных ее органах и членах!
С этими словами государственный муж поднес свою чарку к губам — и немедленно выпил.
Зал взорвался овациями.
Богдан отпил глоток «Гаолицинского». Фирузе пригубила фруктовую воду.
— Как они славно смотрелись бы вместе, — проговорила она негромко. Богдан сразу понял, о ком говорит его супруга: Баг и принцесса.
Богдан отпил глоток «Гаолицинского». Фирузе пригубила фруктовую воду.