— И вот что странно. Как раз когда Цинь-гуй оставил те планы, что так расстраивали Цюн-ну, — ей бы радоваться да радоваться! А она., как раз в начале лета это было… стала вдруг сама не своя. Я пыталась с ней поговорить, но она совсем замкнулась. Прошло несколько дней и — умерла Что между ними случилось?.. — закончила принцесса чуть слышно. — А теперь я вижу вас, еч Баг, здесь — в Вэньхуадяне, под нефритовым кубком Внутренней охраны. Я не знаю, что и думать по этому поводу… — Казалось, Чжу Ли вот-вот заплачет. И Багу захотелось прижать ее к себе, успокоить, не допустить слез; он уже почти не любил этого неведомого ему евнуха Го, который зачем-то рассказал девушке про взятого под стражу ланчжуна.. Сидел бы себе и сидел, со временем все разъяснилось бы, а принцесса и знать бы не знала…
И честный человекоохранитель, бросив думать о несообразности своего поведения и обмирая от невозможной дерзости, робко протянул руку и уже почти коснулся было плеча поникшей принцессы, — пусть потом щедро одарит милостью своего небесного гнева, все равно! — как в коридоре раздались отдаленные выкрики «на караул!», а потом донеслись звуки шагов — ближе и ближе.
Богдан и Баг
Улицы Ханбалыка,
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер
Народное гулянье набирало силу.
Оставалось менее трех часов до того момента, когда, превращая ночь в день, заполыхают над великим городом грандиозные фейерверки, веселя и радуя несчетные толпы; когда, подсвеченные сотнями лампочек, горящих внутри их полупрозрачных шелковых тел, взлетят над улицами и парками несомые на длинных, почти незаметных шестах драконы, медленно размахивая просторными крыльями, грозно шевеля усами и, под разноязыкие восторженные крики, изрыгая радужные пламена; и начнут рваться миллионы хлопушек, отпугивая злых духов от наступившей новой эры…
Но уже и теперь на улицах центра столицы было не протолкнуться, хотя с девяти вечера движение повозок по всем проспектам и трактам близ императорского дворца перекрыли, чтобы дать волю народу — пусть ликует и поет без помех.
Пришлось идти пешком.
Спешить не получалось. На самом оживленном базаре в разгар торгового дня не бывает такой толпы, какая заполняла в тот вечер срединные улицы Ханбалыка. Мороз — не помеха; кто пел, кто и плясал от избытка бесшабашного веселья или для согреву; справа играли на балалайках, слева на цинах, где-то поодаль гудели дутары… время от времени накатывали слюноточивые запахи от раскаленных жаровен: тут мясо ломтями, там плов или борщ, поодаль — припасенные с лета кузнечики… В местах попросторнее народ степенно, но шумно приходил в восторг от разных дивных див — большей частию от удивительных по форме и красоте фонарей, выставленных на всеобщее обозрение народными умельцами; а уж совсем неподалеку от площади две компании затеяли игру «битва драконов за жемчужину» и под гром барабанов и литавр да удалые выклики вовсю восхищали окружающих чудесами акробатики… Юркие, словно ящерки, сновали разносчики — нынче все было бесплатно.
«Чай, чай, кто замерз? Чай горячий — кто замерз?» «Новый год настает — и девиз правленья новый…» «Налетай, не зевай — хэ маотай, хэ маотай!» «Двадцать раз Наврузбайрам за год празднуем мы там — я ордусское веселье и за злато не отдам! Ух! Ух!»
Двигавшаяся навстречу единочаятелям стайка крепко взявших друг друга под руки молодых людей — три девушки, два паренька — по неволе преградила дорогу Богдану, беку и Каю, озабоченно и молча пробиравшимся сквозь радостно гомонящие дебри. Не обойти.
— Драгоценные преждерожденные, отчего вы столь мрачны? Нельзя в праздник ходить с такими лицами! Давайте к нам в хоровод!
Только в такой давке хороводы и водить…
— Простите, драгоценные юнцы и юницы, мы спешим веселиться в другое место и очень боимся припоздниться… — отозвался Богдан.
— Тогда — проходите! — На миг молодые, всерьез рискуя быть оттертыми друг от друга и уж не встретиться до завтра, разомкнулась, милосердно пропуская троицу сквозь себя. — Желаем не опоздать! Славного вам веселья, драгоценные преждерожденные, счастливого вам Нового года!
— Да пребудет с вами милость Аллаха! — Это уже бек.
«Ты, Чуньцзе, напои меня…» «Ечи, ечи, это в наших силах..» «Сладкие пампушки — празднику подружки! Сладкие пампушки — вкусней, чем лягушки!»
Некоторое время Богдан колебался — не показать ли Каю то письмо, которое нашел нынче под грушею пронырливый фувэйбин Судья Ди. Может быть, в этом обрывке бумаги, в этих незавершенных строках и таилась отгадка странного, чтобы не сказать резче, взятия Бага под стражу? Но врожденное чувство такта пересилило: все ж это было частное, очень частное письмо; волею Провидения Багу и Богдану довелось увидеть его уцелевшие иероглифы — однако нарочно, своей волей показывать последнее письмо несчастной Цюн-ну кому-то еще… щепетильному Богдану это казалось вопиюще несправедливым. «Завтра же во время пира отдам его юаньвайлану, — в который раз твердил себе Богдан. — Завтра — пир… можно было бы завтра же и обратиться к Тайюаньскому хоу, а может, и непосредственно к цзайсяну, ведь там все они будут… Но — время, время… Баг-то — под стражею, а это ни с чем не сообразно! Да еще в праздничную ночь!»