— Мы все это выясним, — решительно произнес цзайсян. — Очень кстати, что сам Тайюаньский хоу скоро будет здесь.
— Ничтожный минфа знает ланчжуна Лобо как человека, преданного стране и ее правлению, а также как человека с железными нервами и верным сердцем, — никак не мог успокоиться Богдан. — Согласно статье шестой Танского уголовного уложения, к Великой непочтительности относятся такие деяния, как хищение предметов, на которых во время Больших жертвоприношений пребывают духи, или же вещей, принадлежащих особам императорской крови, хищение или поддельное изготовление печатей данных особ, ошибочное составление лекарства для них несоответственно правильному способу изготовления, ошибочное нарушение кулинарных запретов при изготовлении для оных особ пищи, ошибочное изготовление непрочными предназначенных для них транспортных средств, а также непочтительные высказывания в их адрес, когда побуждения и соображения исключительно вредоносны… Ланчжун — не дворцовый повар и не дворцовый врач. Ничего этого…
И тут Богдан осекся.
Та встреча в узком проходе между внешними стенами вспомогательных дворцовых пристроек… то удивление, с которым смотрели встреченные Багом и Богданом незнакомцы в одеяниях, ничего не говоривших об их общественном положении, — особенно когда Баг едва ли не по-свойски коснулся плеча высокого, молодого, как бы отодвигая его с дороги… и что-то еще сказал с досадой… «Какие-то они странные… В обители вечного постоянства так горячиться — да таких сюда вообще пускать нельзя…»
И из-за этого — в тюрьму?!
Да ведь на нем не было написано, что он — императорский племянник!
А даже если б и написано?
«Мать честная, Богородица лесная! — в смятении подумал Богдан. — И это — вполне вероятный преемник императора на престоле!»
Сказано же в уложении: когда побуждения и соображения исключительно вредоносны! По-ханьски это звучит: цинли цехай. И хотя относительно точного значения этого термина нет полной ясности в современной законоведческой науке, однако в одном из сохранившихся распоряжений по человекоохранительным ведомствам были некогда даны примеры дел исключительной вредоносности: убийство человека, грабеж, побег с места службы, насильственное вовлечение в развратные сношения…
А тут?
Ой-ёй-ёй!
Если хоу уже теперь настолько благоговеет перед собой, любимым, что за невинную реплику человека, который и знать-то его не знает, готов кинуть в тюрьму без разбирательства, просто по именному повелению, то что же будет, когда…
Ой-ёй-ёй!
Куда идем, единочаятели?!
— Если факт вызванного себялюбием и гордыней несообразного самоуправства хоу подтвердится, об этом нынче же следует доложить владыке, — словно читая мысли Богдана, медленно и очень озабоченно произнес цзайсян. — Нынче же.
В зал стремительно вошли два человека. Молодой шагал широко, легко, размашисто; следомза ним едва ли не вприпрыжку с трудом поспевал пожилой.
Да, это были они. Те двое незнакомцев из узкого прохода…
Кай Ли-пэн, а следом за ним, после едва уловимой заминки — Богдан и, последним, бек поднялись и поклонились вошедшим.
Те двое незнакомцев из узкого прохода…
Кай Ли-пэн, а следом за ним, после едва уловимой заминки — Богдан и, последним, бек поднялись и поклонились вошедшим. Те в свою очередь тоже склонились перед цзайсяном: молодой — в пояс, пожилой — земно. Цзайсян приветствовал их сдержанным кивком седой головы.
— Драгоценнорожденный юаньвайлан, — сказал цзайсян сухо, — дело, не терпящее отлагательств, вынудило меня побеспокоить вас в предпраздничный вечер. Прошу вас и вашего евнуха сесть. Драгоценный срединный помощник, вам слово.
Вошедшие заняли свободные места сбоку, на равном удалении от цзайсяна и тройки ечей. Кай и бек вновь уселись, Богдан остался стоять.
— Ничтожный минфа благодарит за предоставленную возможность лично и непосредственно засвидетельствовать свое почтение драгоценнорожденному хоу, — проговорил Богдан и еще раз поклонился молодому человеку. Потом достал из кармана порток бережно сложенный листок бумаги. — Это письмо было случайно найдено нами с другом нынче днем в садике у «Зала любимой груши». Ничтожный минфа полагает, что оно предназначено драгоценнорожденному Тайюаньскому хоу.
С этими словами Богдан почтительно сделал шаг вперед и, снова коротко поклонившись, обеими руками протянул листок письма в сторону Чжу Цинь-гуя. Листок задрожал на весу.
— Срединный помощник минфа Оуянцев-Сю имеет подозрение, что именно неполучение вами этого письма, драгоценнорожденный юаньвайлан, не дает упокоиться духу вашей несчастной младшей супруги, — сообщил цзайсян.
Чжу Цинь-гуй вскочил. Губы его задрожали, он шагнул навстречу Богдану и почти выхватил листок у него из рук. Вчитался. Отчетливо было видно, как бегают его глаза по строкам: раз, другой, третий…
— Письмо было скрыто старыми листьями груши, — пояснил Богдан смиренно.
Наконец Чжу Цинь-гуй оторвался от письма и поднял взгляд на Богдана. Тот с изумлением и сочувствием увидел в глазах юаньвайлана слезы.
— Вы… — начал было Чжу Цинь-гуй, но голос его дрогнул, и он вынужден был прерваться. Сглотнул. Теперь листок бумаги дрожал уже в его руке. — Вы прочитали это?