— К сожалению, ничтожный подданный никак не мог предположить, что содержание этой бумаги столь интимно, — ответил Богдан. — Но если бы он не прочитал, то не имел бы счастья донести это письмо до того, кому оно предназначалось. Надо полагать, ваша яшмовая супруга, написав его, взяла с собой, чтобы, сидя под грушей, еще раз обдумать свои слова Там ее и настигла смерть от разрыва сердца, и письмо затерялось в траве, затем — под листопадами и дождями…
Чжу Цинь-гуй обессиленно опустился на свое место. Чувствовалось: императорского племянника не держат ноги.
Его спутник оторопело глядел на своего господина.
Чжу Цинь-гуй снова перечел письмо, и никто не смел нарушить неосторожным словом его последнее общение с безвременно почившей возлюбленной.
— Вы поняли, о чем здесь говорится? — чуть хрипло спросил Чжу Цинь-гуй.
— Ничтожному минфа достаточно того, чтобы это понял драгоценнорожденный Тайюаньский хоу, — уклончиво ответил Богдан и сел на свое место.
— По словам драгоценного единочаятеля Оуянцева, — по-прежнему сухо продолжил цзайсян, — его друг, кот коего первым обнаружил письмо, был взят несколько часов назад под стражу по вашему, драгоценнорожденный юаньвайлан, именному повелению.
Это связано с тем, что вы уже тогда знали об обнаружении письма? Или это связано с какими-либо иными причинами?
Евнух Чжу Цинь-гуя с каким-то подчеркнуто отсутствующим видом, ровно все происходящее его не касалось, ровно он вообще ничего не слышит, смотрел прямо перед собой. Богдану это показалось странным — но он тут же забыл о том, потому что реакция юаньвайлана была, напротив, чрезвычайно бурной. Он снова вскочил:
— Я? Под стражу?
— Драгоценный минфа, покажите оставленное стражами повеление, — бесстрастно сказал цзайсян.
Богдан, снова поднявшись и коротко поклонившись в сторону Чжу Цинь-гуя, достал из другого кармана сложенную вчетверо бумагу с печатью и развернул. Хоу кинулся к нему, выхватил повеление и прочел, потом повертел в руках…
— Ничего не могу понять… — почти простонал он.
— Это дело требует самого тщательного разбирательства, — уронил цзайсян, — и о нем, несмотря на праздник, будет немедленно доложено владыке.
— Да я понимаю… — пробормотал в полном ошеломлении хоу. — То есть я ничего не понимаю, но… Я же помню вас! Мы сегодня днем так неловко столкнулись нос к носу, что чуть не ушибли друг друга… И ваш друг еще пробормотал мне вслед что-то укоризненное…
— А через несколько часов этот друг был вами самоуправно арестован по обвинению в Великой непочтительности, — продолжил цзайсян.
— Мной? — переспросил несчастный хоу и опять уставился на повеление, словно это был страшный призрак. В глазах его метался ужас. — Да… Моя печать… Но неужели вы думаете, что я позволил бы себе… из-за нелепого, мелкого недоразумения… Цзайсян, вы же знаете меня не первый год!
— Именно поэтому я так удивлен, — уронил цзайсян.
Хоу взял себя в руки.
— Так, — сказал он. — Разобраться, конечно, надо, и я в этом заинтересован более всех. Моя печать! — Он перевел взгляд с повеления, которое держал правой рукой, на листок письма, который трепетал в левой. Губы его опять затряслись. — Цюн-ну… если бы… если бы сразу… — Он умолк и снова постарался овладеть собой. Отложил оба документа. — Прежде всего, драгоценно-рожденный цзайсян, пока мы тут беседуем… в вашем присутствии я не могу распоряжаться сам… Я прошу вас дать мне разрешение повелеть незамедлительно найти и освободить незаконно задержанного ланчжуна Лобо. Пусть его приведут сюда, и недостойный юаньвайлан лично попросит у него прощения за это трагическое стечение пока непонятных нам всем обстоятельств. Испортить гостю Ханбалыка праздник — да разве я… О Аллах!
— С радостью даю вам такое разрешение, — проговорил цзайсян. Голос его чуть потеплел.
Да, Тайюаньский хоу не был похож на самодура. За эти минуты чувствительный Богдан даже симпатией успел проникнуться к нему: горе и потрясение Чжу Цинь-гуя были столь глубоки и неподдельны… ему нельзя было не сочувствовать.
Но если не он, тогда кто?
Об этом и о многом другом Богдан размышлял до того самого момента, когда в Зал выправления дел, сопровождаемый бравым гвардейцем, вошел Баг с котом под мышкой. А следом — в зал легко и неслышно, словно ступая по лотосам, вошла, овеваемая свободно льющимися шелками…
Принцесса Чжу!
— Ты-то какими судьбами здесь, сестренка? — увидев ее, удивленно спросил хоу.
Принцесса остановилась.
— Я знаю ланчжуна и его друга еще по Александрии, и их судьба… особенно судьба честного Багатура Лобо… — решительно подчеркнула она, — мне далеко не безразлична. Если здесь будет разбирательство, я не могу не присутствовать.
Хоу поджал губы. Цзайсян чуть усмехнулся, но, впрочем, сразу принял прежний беспристрастный вид. Посмотрел Богдану в глаза.
— Вы удовлетворены, драгоценный минфа? — спросил он. — До полуночи еще чуть более часа, и вы с другом вполне успеете присоединиться к празднующим. Наше же разбирательство затянется, я чувствую, не на день и не на два.
— Ничтожный минфа более чем удовлетворен — он счастлив тем, что справедливость вновь оказалась быстрой и щедрой, — сказал Богдан. — Но, пользуясь тем, что до полуночи, как милосердно заметил драгоценнорожденный цзайсян, еще более часа, сей минфа хотел бы поделиться некими незрелыми соображениями, которые у него возникли относительно странных событий, свидетелем коих он волею Провидения оказался… и которые, как ему кажется, непосредственно связаны с тем, что произошло здесь и сейчас.