— Уши?.. Нет, уши не мерзнут. — Богдан слегка опешил от такого вольного обращения с временами года, в каждом из которых, как известно, есть свой смысл и сугубая полезность. — И потом, я живу в Александрии, привык. А кроме ушей — в порядке ли остальное ваше яшмовое здоровье?
— Э-э… оно вполне такое… яшмовое… Ну если не считать, что у вас тут холодно, зверски холодно… — Дэдлиб ожесточенно пыхнул сигарой. — И если уши окончательно не отвалятся…
— Будем ли я и мои друзья иметь радость увидеть вас и ваших друзей на празднествах? Посетили ли вы Ханбалык втроем, или же на сей раз Провидению было угодно направить вас в Ордусь в одиночестве?
— Как вам сказать… — Дэдлиб громко откашлялся.
— И если уши окончательно не отвалятся…
— Будем ли я и мои друзья иметь радость увидеть вас и ваших друзей на празднествах? Посетили ли вы Ханбалык втроем, или же на сей раз Провидению было угодно направить вас в Ордусь в одиночестве?
— Как вам сказать… — Дэдлиб громко откашлялся. — А про ваше яшмовое здоровье вы мне не хотите рассказать? Ну так, вкратце? То есть про уши я уже понял, с ушами у вас все в порядке… — Инспектор переминался на месте, постукивал сапогом о сапог, Богдан только сейчас обратил внимание на эти щегольские сапоги: на скошенном каблуке, с узкими острыми носками, — никак не подходящие для зимних холодов. Гокэ, одно слово.
— Почту за честь! — радостно улыбнулся он. — Единственное, что мне мешает, — это некое смутное ощущение того, что у вас есть на ближайшее время некое спешное дело, от коего я, боюсь, вас отвлек… — Про то, что заокеанский инспектор ощутимо и заметно постороннему глазу мерзнет, Богдан тактично умолчал.
Дэдлиб пожевал сигару.
— В общем, да, — сказал он. — Тьфу! — Выбросил окурок в ближайший сугроб. — Ужасно курить на морозе, так хоть какое-то тепло. Мне надо забежать тут… во французское посольство…
— Какое совпадение! — Богдан вдруг почувствовал исходящее от заморского человекоохранителя внутреннее непонятное напряжение, которое тот пытался скрыть излишней, быть может, словоохотливостью, рассуждением про уши и вообще всякой болтовней. — Представьте, я только что оттуда. Вот его врата, вы почти пришли, любезный господин Дэдлиб.
— Да что вы? Приятная новость, приятная. А то я по дурости-то из машины на углу вышел. Оказалось — далековато. М-да.
— Вы к послу? Я только что его оставил… По-моему, он не слишком сегодня обременен делами и легко вас примет.
— Да нет, я, собственно… А какое… — Дэдлиб опять откашлялся. — Какое яшмовое дело привело вас-то сюда? Если это не какая-нибудь государственная тайна и все в таком роде, конечно.
— О, это довольно долгая и весьма забавная история! — в очередной раз улыбнулся Богдан. — Не далее как вчера днем я имел удовольствие лететь в столицу с супругой, которая, к счастью, покинула иноземный воздухолет типа «боинг» в родном Ургенче…
Взгляд Дэдлиба стал цепким.
— Вы летели вчерашним «боингом» Лондон-Ханбалык? — коротко и неожиданно очень по-деловому спросил он. И даже перестал переминаться с ноги на ногу.
— Представьте, такое напряжение перед праздниками на воздухолетных линиях…
Дэдлиб извлек из кармана куртки пару сигар, одну вставил в рот, а другую протянул Богдану.
— Благодарю, — слегка растерялся тот, — я не курю…
— Да? Много теряете, честное слово. — Дэдлиб закурил. — Послушайте, господин Оуянцев. Честно сказать, мне все эти яшмовые церемонии до… до факела Свободы. Минутку-другую я еще могу поднапрячься и поломать язык, но когда разговор начинается серьезный… А у меня, получается, к вам серьезный разговор. — Он пыхнул дымом в морозный чистый воздух и, заметив, как дрогнуло у Богдана лицо, аккуратно помахал ладонью, разгоняя дым. — Простите… Так что давайте их бросим, эти церемонии, ладно? Я вот что хочу сказать.
— Простите… Так что давайте их бросим, эти церемонии, ладно? Я вот что хочу сказать. Эта забавная история… она произошла у вас в полете?
— Ну да…
Дэдлиб в третий раз откашлялся. Простудился? Немудрено в таких-то сапожках на тонкой подошве.
— У меня сохранились самые приятные воспоминания о поре нашего недолгого… черт, опять на яшмовый язык сбился! — Он жадно затянулся. — Слушайте, господин Оуянцев. Вы и ваш друг — чертовски славные парни, я вам доверяю. По-моему, и вы мало-помалу начали тогда доверять мне. Нам. Или мне показалось, а?
— Э-э… — промычал Богдан. Вот на таком языке с малознакомыми людьми он как раз говорить не умел. — Ну…
— Понял… — чуть усмехнулся Дэдлиб. — Я ведь здесь по делу. Это такая, может, удача, что я на вас налетел… Скажите мне: что за история с вами приключилась в воздухе?
Богдан качнул головой. Поправил очки.
— Вы ставите меня в довольно неловкое положение, господин Дэдлиб… Я сам просил всех, кто оказался невольными свидетелями, не рассказывать об этом досадном происшествии хотя бы до окончания празднеств…
— Да бросьте вы! Я же не газетчик, — с невыразимым презрением проговорил Дэдлиб.
— Вы — мой коллега, — кивнул Богдан. — Ну, скорее коллега Бага, но… Я понимаю.
— Меня интересует все, что связано с этим рейсом, — твердо сказал Дэдлиб. — Любая мелочь. Что привлекло ваше внимание, что позабавило? Неужели вы не можете мне сказать?