Ханбалыкский воздухолетный вокзал,
23-й день первого месяца, вторница,
ранний вечер
Стоило сделать еще один шаг — и сразу, без перехода они из пустынной дипломатической улицы вывалились в праздничную, возбужденную, разноязыко галдящую и поющую толпу. Богдан взмахнул растопыренной пятерней — из многорядного потока, словно бы склеенного в единую бугристую от крыш ленту, каким-то чудом прямо к сановнику с готовностью выломилась повозка такси и остановилась. Богдан протянул Дэдлибу руку; тот пожал ее, приподнял свою совершенно неподходящую для зимы шляпу и, повернувшись, резво устремился к посольству. Как он собирался в качестве частного лица выяснить в визовом отделе местопребывание — пусть хотя бы официальное — этого самого мсье Франсуа, Богдан не мог даже предположить. Ладно, их дела.
Ладно, их дела.
«Рива, Рива, — печально думал минфа, отдавая водителю короткие распоряжения, — с кем ты связалась?»
А с кем, собственно?
Что мы знаем?
Молодой одаренный астрофизик из Франции, мусульманин по вероисповеданию, восторженный и явно тянущийся к Ордуси. Почему-то считает, что скоро будет жить с Ривою в одной и той же стране. Какой именно — не уточнил, кстати… но не похоже, что он собрался приглашать Риву во Францию… не похоже… В воздухолете вел себя вполне пристойно и, несмотря на явную нечеловеколюбивость своих действий, — словно бы тяжкий долг выполнял.
И еще что-то важное сказал под конец…
Что кто-то их — кого «их»? — видимо, обманул и даже… как это… подставил.
То есть, надо полагать, велел преследовать мсье Франсуа и обыскать его, а у того не оказалось… чего?
Чего-то. Того самого чего-то.
Наверное, они и впрямь не были паломниками, эти четверо… А может, и были, но — не только паломниками.
Повозка, лихо перелетая из ряда в ряд, мчалась к вокзалу. Мелькали по сторонам скомканные скоростью панорамы предпраздничной столицы: тающие в сизой дымке бесснежного мороза громады изукрашенных домов; бесчисленные гирлянды готовых взорваться разноцветным сиянием ламп, перечеркнувши бездонную синеву великого Неба; ярко расцвеченные, несмотря на совсем еще ранние сумерки, витрины, пляшущие и мельницами крутящиеся надписи…
А мсье Франсуа бен Хаджар?
О нем мы вообще ничего не знаем.
Ну, кроме того, что поведал Дэдлиб…
«И еще — что он мне сразу не понравился, — добавил было Богдан и тут же укоризненно сказал себе: — Просто ты не любишь толстых самодовольных мужчин с перстнями на всех пальцах». Подумал и честно признался: «Да, я не люблю толстых самодовольных мужчин с перстнями на всех пальцах».
До великого праздника оставалось всего лишь несколько часов.
«Баг, верно, в гостинице уже изнывает один. Столик в едальне заказан на восемь, к этому времени надо бека и Фиру уже привезти и дать хоть полчаса роздыха с дороги, после полета…»
«Этот-то воздухолет, я надеюсь, не опоздает?»
«А я сам-то не опоздаю?»
Богдан поглядывал на часы едва ли не ежеминутно. Хоть он и расстегнул доху, ему было страшно жарко и душно в повозке, по спине у него текло — нервы. «Быстрее, — время от времени не выдерживая, бормотал он невозмутимому водителю. — Пожалуйста, быстрее…» Он страшно не любил опаздывать. А уж нынче-то опоздание было бы совершенно несообразным.
Он все-таки не опоздал.
От поспешности путаясь ногами в длинных, мотающихся на бегу полах расстегнутой дохи, в запотевших очках он влетел в зал для встречающих как раз в то мгновение, когда широкая бегучая полоса начала неторопливо, уважительно выкатывать из переходного тоннеля пассажиров ургенчского рейса.
Некогда было снимать очки и протирать их с обычной для Богдана тщательностью и обстоятельностью. Он просто мазнул ладонью по одному стеклу, по другому — и сквозь оставшиеся на стекле потные разводы сразу увидел своих.
Железный бек был в той же бурке и папахе, что и полгода назад, — ни летняя асланiвская жара, ни зимний стылый воздух Ханбалыка были ему нипочем; сверкающая короста родовых орденов (как глава тейпа, бек носил все боевые награды, когда-либо полученные его прямыми предками по мужской линии), крючковатый нос, высохшее смуглое лицо, все в морщинах, ровно печеное яблоко, и живые глаза, неуклонно глядящие вперед.
За руку бек держал — Богдан внутренне ахнул от умиления — свою сильно уменьшенную копию, тоже в папахе и бурке, только совсем юную и без орденов, с таким же носом и такою же смуглостью лица — только без морщин и без бороды, с такими же живыми глазами — только они еще не обладали тем орлиным достоинством, что глаза почтенного старика, а с детским любопытством стреляли по сторонам.
А рядом с беком, на шаг назад, как и полагается воспитанной женщине, с рассеянной, едва уловимой улыбкой на ярких вишневых губах, неподвижно плыла навстречу мужу Фирузе, неся Ангелину-Фереште.
Богдан бросился к ним.
Все было так, как надо, и так, как всегда. Они обнялись; бек притиснул Богдана к панцирю наград, продраил его щеку жесткой бородой.
— Здравствуй, бек. Здравствуй, ата.
— Здравствуй, минфа.
Бек, взяв стальными пальцами Богдана за плечи, чуть отстранил его, всматриваясь в лицо, — и, видимо, остался удовлетворен.
— Возмужал за эти полгода, — одобрительно заключил бек, — возмужал. Видно, правильно живешь… Рад тебя видеть.