— А это… — Кай с широкой улыбкой на круглом лице уставился на кота. — А это, как я понимаю, и есть легендарный преждерожденный Судья Ди, гроза человеконарушителей и все такое?
Услышав свое имя, четвероногий фувэйбин оставил лапу в покое, неторопливо подошел к Кай Ли-пэну и благосклонно обнюхал его сапог.
— Да, еч Кай, это именно он.
— Какой… э-э-э… крупный человекоохранитель! — Ли-пэн отвесил и коту поклон, немного шутливый, но Судья Ди совершенно на него не обиделся; по крайней мере, на его морде не отразилось никаких чувств. — Весьма рад знакомству, много наслышан. Прошу, прошу! — Кай широко взмахнул рукавом, увлекая Бага за собой в глубину чайной. — Выпьем по чашечке, здесь заваривают изумительный «Орхидеевый снег».
«Орхидеевый снег» был чай прославленный, дорогой, считался одним из лучших жасминовых, хотя Баг положительно не улавливал разницы в цветочных чаях. Дорогой ли, дешевый — вкусовые оттенки, по его мнению, могли понять только какие-нибудь уникальные, обладающие повышенной чувствительностью знатоки, к каковым ланчжун себя не относил. Иное дело — «Пуэр». «Пуэр», особенно «Золотой» — это да, это чай, это вкус, это аромат, это ощущения, это… Да что говорить, лучше один раз попробовать.
Однако же, зная давнее пристрастие Кая к жасминовому чаю, Баг ничего не сказал, а лишь благосклонно кивнул, когда они уселись в самом дальнем углу, за ширмой, на которой бессмертные кушали чай в обществе отца ордусской генетической науки Крякутного, — пожилой ученый в изображении местных ширмоделов не совсем походил на себя, но Баг определенно знал, что изображенный между хромым Ли Ге-гуаем и феей Хэ Сянь-гу< Восемь бессмертных (ба сянь) - восемь легендарных персонажей китайского пантеона, с каждым из которых связано большое количество легенд; неоднократно выступали персонажами традиционной китайской литературы: Лань Цай-хэ, Ли Те-гуай (действительно хромой и оттого ходящий с палочкой), Люй Дун-бинь, Хань Сян-цзы, Хэ Сянь-гу, Цао Го-цзю, Чжан Го, Чжунли Цюань.
Из них, кажется, никто не был замечен в пристрастии к чаю, но все больше — к вину. > кряжистый преждерожденный в бороде — именно Крякутной, ибо уже не первый раз сталкивался с этим распространенным в Ханбалыке живописным сюжетом. В какой-то харчевне ланчжун однажды видел Крякутного, беседующего с прославленным полководцем древности Чжугэ Ляном: великие люди были рельефно высечены в граните стены, а между ними ваятель несколькими выразительными штрихами обозначил походный столик с расстеленными на нем свитками; так что с тех пор Баг подобным вещам перестал удивляться. Ибо таков удел мудрых — быть воспетыми в народных сказаниях и изображенными на ширмах и фресках.
А то, не ровен час, и фильму снимут… да, того и гляди, многосерийную… Вроде как «Приоткрытая книга» или «Укрощение строптивого огня»…
И что в том дурного? Ровным счетом ничего, кроме доброго!
Заметив кивок Бага, выскочивший из-за ширмы прислужник картинно, с высоты в десять, наверное, цуней наполнил его чашку кипятком, не пролив при том ни капли, закрыл крышкой и бесшумно удалился.
— Ну как тебе гостиница, драг еч? — Кай взял свою чашку, сдвинул крышку и поднес ко рту. — Ты ведь первый раз в «Шоуду»? Хорошо спал? Ах, прекрасный чай!..
— Да. Все хорошо. Только… — Перед внутренним взором Бага на какое-то мгновение вновь появилась бледная ночная гостья; сказать? не сказать?
— Что «только»? Что-нибудь не так? — Ли-пэн обеспокоенно отставил чашку. — Ты говори, говори, драг еч. Это же моя работа.
Да три Яньло, в конце концов! Мало ли, что привидится… Да и Кай взволнуется, а сейчас у него и другой мороки полно, в преддверии праздника-то. И как сказать? Мол, было мне видение, а может, и не видение, но только заходила какая-то преждерожденная сквозь закрытую дверь, а потом взяла и растаяла как туман?
— Только спал я плохо, — успокаивающе улыбнулся Баг. — Это, наверное, от усталости. Все же путь к вам неблизкий. — Он положил руку на загривок сидевшему на соседнем табурете коту; стал поглаживать. Судья Ди тихонько замурлыкал. — Вертелся всю ночь, еле заснул. Знаешь, еч, как это бывает?
— Ну… да. — Вот в этом был весь Кай Ли-пэн. Если бы Багу пришлось составлять его членосборный портрет, то помимо чисто внешних черт ханбалыкского приятеля он обязательно бы указал вот это «ну… да» — с небольшой, хорошо акцентированной паузой между словами и короткой, искренней и оттого обезоруживающей улыбкой. — Я сам плохо сплю в последние две седмицы, — продолжал между тем Кай, — работы просто море. Кажется, вся Поднебесная к нам съехалась. И гокэ прибыло — тьма. Сегодня с утра, вот, ютаи приехали, я только что от них.
Третий же иероглиф — это «человек», «люди». Таким образом, в целом «ютайжэнь» значит: «как ни крути — великий народ» или, если выразиться несколько по-ютайски, — «таки великий народ». > приехали, я только что от них. Да ты сам увидишь на приеме.
— Да-да, ты весь в делах, как и обычно, — усмехнулся Баг, прихлебывая чай: надо же, вкусно!
— Ну… да. Какие у нас планы?
— Я не хотел бы затруднять тебя, драг еч… Перестань, перестань! Ты — мой гость. Значит, так: мы пообедаем, только не здесь, не в самом центре. И если ты не против, немного позднее, чем принято, а то ведь в обеденный час тут не протолкнуться, ну да ты знаешь. — Да, Баг хорошо знал этот обычай ханбалыкцев: время принятия пищи, чи, так сказать, фань три раза в день, для них было почти священно. Каждое учреждение, служба или ведомство, не говоря уж о вольных предпринимателях и людях свободных занятий, свято соблюдали два часа, традиционно отводимые для дневной трапезы — с полудня до двух; в это время все харчевни и закусочные были переполнены, ибо ханбалыкцы щедро вознаграждали себя за смирение, проявленное при вкушении завтрака, и найти свободное место почиталось за удачу. — Потом — на воздухолетный вокзал, встретим твоего напарника. Но сначала я должен тебе показать кое-что интересное. Ты, наверное, и не слышал даже.