Почти сразу после: «…принимать такие подарки! Иначе в Поднебесной непременно случится большая смута…»
И почти в самом конце: «Еще Конфуций учил: «Любишь кого-то — так разве можно не утруждать себя ради него? Предан кому-то — так разве можно не наставлять его?» Сердце мое готово разорваться от горя…»
Все.
— И разорвалось… — медленно проговорил Богдан.
Он весь будто смерзся, оледенел.
— Ты понял? — почему-то шепотом спросил Баг.
— Дворцовый служитель сказал, что этим летом Тайюаньский хоу, императорский племянник, юаньвайлан Чжу Цинь-гуй принял ислам. А седмицу спустя его младшая жена умерла под грушевым деревом от сердечного приступа. И кисть в ее кабинете была в свежей туши…
— Точно?
Богдан повернулся к Судье Ди. Степенно, даже несколько торжественно подошел к нему и отвесил низкий поклон. Кот открыл второй глаз, дернул ухом и снова зажмурился. Церемония явно показалась ему вполне уместной.
— Если мы когда-нибудь и уразумеем, что тут творится, то только благодаря тебе, хвостатый преждерожденный, — сказал Богдан.
Судья Ди в полном довольстве зевнул, потянулся и повернулся на другой бок, обратив в сторону Богдана мягкий белесый живот.
Кот был уже даже не нойон. Кот лежал с таким видом, будто выкинул последние три шестерки в финальной игре улусного соревнования по игре в кости и теперь любое поклонение, любая лесть в сопоставлении с его небесноталантливыми деяниями — ничтожно малы.
— Это частное письмо, — сказал Богдан. — Завтра же, на приеме, мы должны его отдать юаньвайлану Чжу.
— Ты думаешь, он поверит, что мы его не читали?
— Мы и не станем лгать императорскому племяннику. Конечно, читали, иначе не знали бы, кому его вернуть. Но мы ничего не поняли. Какие-то жуткие семейные проблемы. Нам очень жаль, мы искренне соболезнуем…
— А ты правда ничего не понял?
— Еще не знаю, — медленно проговорил Богдан. — Ладно. У меня тоже масса новостей, но хоть час-два они могут потерпеть, я надеюсь. Уже половина восьмого. Твой приятель Кай столик на восемь заказал, бек будет ждать… да он еще и с любимым старшим внуком по главной жене… А Фира, верно, и теперь уже меня ждет. Давай-ка, Баг, через пять минут…
В дверь постучали. Резко, властно.
Судья Ди резко поднял голову и коротко, тревожно прошипел, выпустив и сразу спрятав когти; коротко хрустнула царапнутая обивка дивана. Богдан непроизвольно сунул листок письма в карман порток.
— Кто это еще? — с недоумением проговорил Баг.
Судья Ди резко поднял голову и коротко, тревожно прошипел, выпустив и сразу спрятав когти; коротко хрустнула царапнутая обивка дивана. Богдан непроизвольно сунул листок письма в карман порток.
— Кто это еще? — с недоумением проговорил Баг. — Войдите!
И они вошли.
Один за другим. Звеня оружием. Четверо могучих стражей Восьмикультурной Гвардии в полном боевом облачении — в блестящих кольчугах чуть ли не до колен, шеломах, бармицах да расшитых плащах, с суровым седоусым вэем во главе. Судя по форме и нашивкам, они были из Полка славянской культуры.
Напарники в полном недоумении уставились на это явление.
Вэй же, в свою очередь, поглядел на Бага, потом на Богдана — и, безошибочно вычислив того, кто был ему нужен, низким голосом обратился к Багу:
— Драгоценный преждерожденный Багатур Лобо?
От его мягкого южнорусского «г» сердце Богдана (совершенно, надо признать, неуместно в данной ситуации) сладко защемило. Видать, этот чистокровный маньчжур учил наречие у выходца из бескрайних причерноморских степей, столь любезных душе чувствительного минфа.
— Я Багатур Лобо, — отозвался Баг.
Вэй сделал шаг вперед и коротко поклонился.
— Тогда, стало быть, того… — сказал он. — Трошки поспешайте. Пять минуток вам на сборы… — Он подобрался и стал совсем официальным. — Ланчжун Багатур Лобо, по повелению драгоценнорожденного Тайюаньского хоу прошу вас следовать за мной. — Он достал из-под плаща просторный лист плотной бумаги, украшенный мощной печатью. — Вот повеление о взятии вас под стражу.
«Шэн-ян! — радостно выстреливали в ночной зенит лазеры над далеким императорским дворцом. Трепетные слепящие нити, пульсируя и танцуя в глубине небес, обещали ослепительное, лучезарное будущее. — Шэн-ян!»
До великого всенародного празднества оставалось чуть более четырех часов.
Баг и Богдан
Где-то в Запретном городе,
23-й день первою месяца, вторница,
часом позже
Комната оказалась небольшая — три шага в длину и два в ширину, с плотно закрытыми ставнями окном, под которым на стене был закреплен узкий откидывающийся столик; с узким же ложем вдоль одной из стен. Под потолком неярко, но вполне достаточно светила некрупная, выполненная в виде скромного ханьского фонарика электрическая лампа, бросала мягкие отблески на маленькое помещение, оставляя неглубокую тень по углам и придавая довольно аскетической обстановке странный, вроде бы несвойственный ей домашний уют.
Баг, дымя очередной сигарой, несчетное число раз измерил уже ногами длину места заточения — от толстой, окованной бронзовыми пластинами двери с прямоугольным, затворенным специальной заглушкой отверстием и до окна и столика под ним — мимо ложа, на котором покойно возлежал Судья Ди, туда-сюда. Была еще табуретка, но Баг засунул ее под ложе, чтобы не путалась под ногами.