— Вы хороший следователь, Нан, — сказал он. — Изо всех встретившихся вам на пути вы помиловали только разбойников.
Но Нан бумаг не взял.
— Вы не поняли, — сказал он. — Это для вашего личного пользования. В единственном экземпляре.
Айцар смотрел рассеянно. Нан осторожно взял бумаги и опустил уголком в светильник, стоявший на столе. Листы затрепыхались и нехотя начали обугливаться.
«А другие документы? — подумал Айцар — Этот человек принес меньше половины!»
— Господин Снет даст новые показания, — продолжал Нан. — Я не могу впутывать в дело о государственной измене желтого монаха и не желаю впутывать в него людей, которые, по моему мнению, должны быть опорой государства. Но я хочу, чтоб вы знали: завтра, как и всегда, сын Ира будет благословлять нищих, а не богатых; существующее, а не грядущее; действительность, а не проекты.
Я хочу, чтобы вы поняли: кроме Ира, вам не на кого опереться, а великий Ир не вмешивается в историю.
Айцар закрыл и открыл глаза. Хорошо, господин Нан отыскал у желтого монаха бумаги, но что он знает о том, как завтра будет себя вести сын Ира?
— Великий Ир не вмешивается в историю Веи, — упорно повторил Нан, — потому что если он это делает, то он делает это на стороне… скажем, господина аравана.
— А вы — на стороне отца Лиида? — быстро спросил Айцар.
— Я на вашей стороне.
— Это одно и то же.
— Нет. Я удивлен, как вы нашли с ним общий язык. Разве можно ввести частную собственность с помощью бунта? Если пробить дыру в водяных часах, разве время пойдет быстрей? Это не ваше дело, господин Айцар, устраивать революции: пусть их делают те, у кого ничего нет, кроме идей.
— Чего же вы хотите, господин инспектор? — тихо спросил Айцар. — Всего лишь — не трогать существующие порядки? Но ведь они рассыпаются сами!
— Вот этого?то я и хочу, — ответил Нан, — пусть рассыпятся сами.
Нан встал, отдергивая плотные занавеси. Гомон толпы стал опять громче. В саду негромко хлопнула и распустилась зелеными цветами ракета — еще одна давно и хорошо знакомая игрушка Веи. Айцару всегда казалось, что и эту игрушку, наподобие часовой пружинке, можно употребить с пользой. Начинался праздничный фейерверк в честь победы над горцами, настоящей победы: и на этот раз вниз по реке поплывут настоящие горские головы.
— Как я устал, — пробормотал Айцар, закрывая лицо руками; — Великий Вей, как я устал бояться…
А господин Нан пододвинул к себе тушечницу на яшмовой ножке и стал подписывать дарственную на Архаданское поместье.
В Иров день все равны, и даже чиновник девятого ранга получил пару тычков, следуя за сыном Ира. Толпа ревела, солнце плясало в каждой дорожной песчинке, воздух пропах потом и благовониями. Ллевелин играл роль старательно и с успехом: профессиональный психолог, он знал, как себя вести. Успокоенный Нан вернулся в управу, а Шаваш весь день ходил с процессией. Секретный доклад императору, составленный им накануне под диктовку инспектора, гласил, что Ир пропал, сопровождая душу умершего. Шавашу казалось, что доклад нуждается в существенных исправлениях.
— Шестнадцать исцелений, по моим подсчетам, — насмешливо сообщил Шаваш вечером, усаживаясь на табурет возле Нана и вытягивая уставшие ноги. — Народ во что положено, в то и верит; есть должность сына Ира — значит, и чудеса при ней будут.
Нан молча шелестел бумагами.
— Я всегда, Нан, считал, что не уверую в чудо до тех пор, пока не увижу его собственными глазами, — неторопливо продолжал Шаваш. — Но я, наверное, неисправим: вижу чудо — и не верю в него!
— Немудрено, — рассеянно пожал плечами Нан, — если знаешь его подноготную.
Шаваш устроился поудобнее.
— Да я не о сегодняшних исцелениях говорю, — тихо и вкрадчиво сказал Шаваш. — Чудеса совершаются, по моим наблюдениям, бесцельно и громогласно. А сейчас я впервые встретил чудеса незаметные и целесообразные. В этом деле, Нан, есть много странных обстоятельств, которые для удобства можно отнести к двум категориям.
К первой категории относятся как раз все мелкие и деловые чудеса. Как это монахи нашли закопанный самострел? Чудом? Вот и они говорят, что чудом… Как это они подслушали беседу аравана и судьи? Чудом? Вот и араван посчитал, что чудом: он ведь не варвар и не кухарка, чтоб дать себя подслушивать ни попадя где. И как же это монахи перечислили всех, кому вздумалось в ту ночь бродить по монастырю? Хорошо, допустим, они наблюдали за гостевым домом и видели, кто из него вы ходил. Но почему это они были уверены, что больше никто гостевого дома не покидал?
Ну, хорошо, — продолжал Шаваш, — я готов поверить в ясновидение. Я, признаюсь, видал ясновидцев, которые называли имена убийц: но я не видал ясновидцев, которые называли факты. Вы согласны со мной, Нан?
— Нет. Вы напрасно считаете, Шаваш, что ясновидение подчиняется логическим законам.
Я, признаюсь, видал ясновидцев, которые называли имена убийц: но я не видал ясновидцев, которые называли факты. Вы согласны со мной, Нан?
— Нет. Вы напрасно считаете, Шаваш, что ясновидение подчиняется логическим законам.
— Но оно подчиняется логическому закону, — в данном случае! И этот логический закон гласит: дать следствию ровно столько фактов, чтоб заставить его держаться подальше от монастыря! Пусть инспектор Нан прыгает, как блоха на сковородке: благо поводов для этого более чем достаточно. И здесь мы приходим ко второй категории чудес. Не много ли всего свалилось на Харайн в этом году? В сущности, заговоры проваливались только потому, что были слишком многочисленны. Горцы, разбойники, предательство наместника, заговор Айцара… особенно заговор Айцара. С каких пор желтые монахи вмешиваются в дела государства? С каких пор самая смирная из социальных особей Харайна — теневой делец — пытается захватить власть?