Нишена не интересовали ни шаги за спиной, ни еда на тарелке.
— Моя родная провинция, Веана, — сказал Нишен, — была завоевана триста лет назад и с тех пор она приносит в казну меньше, чем забирает оттуда. А до того там жили впроголодь. Ветер и вода разрушали почву, не укрытую водой, и нельзя было из года в год сажать те же злаки, а половину выращенного приходилось скармливать лошадям, без которых никак не удобрить и не обработать тощие поля.
Люди жили впроголодь — однако ж жили! Но государь Иршахчан запретил общинникам держать лошадей, как он запретил им иметь оружие. Лошади и оружие — привилегии чиновников. Лучше содержать провинцию на дотации, нежели изменить законам. Два века назад понимали, что лучше поступиться выгодой, чем властью. А кому мы продаем власть сейчас?
Шаваш кивнул, глядя на пряный веанский соус в расписной плошке. Так вот зачем господин Нишен явился сюда и вот почему сидит как на иголках! Травка… Травка с мелкими желтыми цветочками, травка волчья метелка, которую издавна курили в Иниссе и Веане и которую не так просто истребить, как крестьянских лошадей… В бледных, чуть расширенных зрачках господина Нишена плавала тоска по отдыху где?то в дальних покоях ткацкой харчевни…
Наверху что?то заверещало и хрупнуло. Холст на стене затрепетал. Гостеприимец Аннувата возмущенно затряс головой. Хозяин, любовно кутавший расписной чайник, побелел, осторожно поставил чайник на полку и бросился вверх по лестнице.
Господин Нишен озадаченно вздрогнул.
— Да вы совсем ничего не ели, — ласково сказал Шаваш.
Нишен улыбнулся.
— Да за разговором, понимаете ли…
— Вполне понимаю, — кивнул Шаваш, — даже поговорка такая есть: отбило аппетит, как волчьей метелкой…
Нишен нервно обернулся. По лестнице спускался Снет. Один из спутников придерживал его, несильно закрутив толстую, как ошейник, золотую цепочку с талисманом. Кружевной воротник был оторван и заляпан красным; на мякоти подбородка проступил старый розовый шов. Снет увидел обернувшегося Нишена. Губы его мелко задрожали, глаза закатились, — и, потеряв сознание, он обвис на руках внимательных спутников.
Нишен сидел не шевелясь, что?то обдумывая.
— Благодарю вас за прекрасный обед и поучительную беседу, — сказал Шаваш и откланялся.
Шаваш глазом не моргнул, узнав о судьбе Кархтара, хотя, выплыви эта история наружу, его карьера бы кончилась вместе с карьерой Нана, с треском и бесповоротно, А шансов выплыть у нее было не так уж мало.
Найденная у Снета записка гласила: «Берегитесь столичного инспектора — ни намека о наших планах и встречах. Отложите все. Не держите, умоляю, при себе его подарков и не говорите о важных вещах в комнатах, где он был».
От кого она — было ясно. Только что минула годовщина того, как Снета помиловал желтый монах, и Снет навещал отца Лиида, хотя монастырь в эти дни почти недоступен мирянам.
А дочь убитого торговца и арестовывать не было надобности.
Весь квартал маслодельцев наслушался пьяных исповедей бывшей казенной проститутки, которой предложили спасти хорошего человека. Ну какое, в самом деле, доброе сердце откажется порадеть о справедливости, заступиться за оклеветанного?
Господин Снет, заново обвиненный в убийстве, бился в истерике и падал на колени, кричал, что не перенесет тюрьмы во второй раз, что не надо палок, что подпишет он все, что угодно, но он же не убивал.
— Не убивал, не убивал, — спросите у аравана Нарая…
— А девица?
— Я защищался ложным оправданием от ложного обвинения.
— И кто же хотел тебя извести?..
— Господин Айцар.
— Почему?
— Мы… соперничали.
— Соперничали в чем? В любви, что ли? Или в незаконном обогащении?
— Незаконным было обогащение Айцара! Я же следил, чтобы в городе не появлялось незаконных торговцев маслом, и чтоб цена не опускалась ниже справедливой цены. А господин Айцар, нажившись на ограблении крестьян, и не без колдовства к тому же, ставил маслобойки и брал за масло дешевле. Я так и говорил, что масло это заколдовано и воспрещал им торговать.
Нан скривился.
— Но ведь теперь ты сам торгуешь маслом?
— Да! Меня не восстановили в чине и навек опозорили. И я дал себе слово сквитаться с Айцаром. Я сделал вид, что мне неизвестно, кто меня погубил. Я нажил состояние, но с одной целью — войти в доверие к другим богачам. В Харайне все не так, как в столице, господин инспектор. В столице имущие сидят тихо, как мыши, и ждут, кто первый до них доберется: ночной вор или судья. А в Харайне имущие хотят отложиться от столицы и взять власть в свои руки, чтоб им никто не мешал грабить народ! Оттого?то Айцар и прикармливает людей.
— Кормит, значит, народ, чтоб потом прирезать, — уточнил Нан.
— Как свинью к празднику!
— Кто участвует в заговоре?
— Господин Лич, господин Нишак, господин Нахшаник, господин Весен… — заторопился Снет.
— Что именно хотят заговорщики?
Шалый весенний шмель метался по кабинету, да слегка поскрипывал грифель: Шаваш притянул к себе лист и начал писать. Сквозь имена заговорщиков на гербовой бумаге проступила бледная казенная печать. Имена пахли миллионами и казнями.
А рассказывал Снет вещи необыкновенные.
Год назад, по словам Снета, в городе Харайне завелся кружок, и все состоятельные люди города навещали кружок и слушали там отца Лиида. Был этот кружок устроен весьма хитро. Собирались и толковали, что, мол, цена товара должна зависеть не от справедливости чиновника, а от глупости покупателя, которую в этом кружке именовали «рыночным спросом». И что хорошо бы отменить справедливые цены и переделы земли, чтобы чиновник не имел силы над хозяйством, а прибыльщики скупили бы земли и людей в рабство: ведь чем продажа труда отличается от продажи свободы?