Нан понял так, что в яме хоронили его колдовскую силу. Внутреннюю — в виде черного петуха, и внешнюю — в виде одежды. Насчет одежды шаман был, без сомнения, прав. Еще счастье, что горцы не стали рыться в опасных складках, а просто бросили в яму и гемму с передатчиком, и все остальное…
Нан скосил глаза. Вместо чиновничьего кафтана на нем было что?то светло?зеленое. Ну да. Если одежда человека — одна из его душ, то человек в одежде чиновника ведет себя так, как угодно императору, а человек в одежде ветха ведет себя так, как нужно шаману.
Грубая зеленая ткань напоминала балахон, в котором ассу?ветхи из Унгуна сжигают последний сноп. Нан не видел причин, по которым его судьба должна отличаться от судьбы снопа. Ветхи, дети природы, ощущали полное с ней единство, верили в тождество душ людей и зверей и не видели разницы между человеческой и животной жертвой.
Ночные туманы сгинули без следа. На небе не было ни облачка. Тень от столба чуть удлинилась и переползла вправо. Нан облизнул соленые губы и стал думать о том, чего ждет Маанари. Лагерь не шевелился, — а ведь лазутчики наверняка донесли об аресте наместника. Чем меньше князь будет медлить — тем легче будет его победа, Неужто и в самом деле князь ждет сына Ира? Неужто он вздумал присвоить не только чужое добро, но и чужого бога?
Потом Нан стал думать о том, что горцы вполне успешно оборвали с него все, что служило вместилищем злой силы.
Чем меньше князь будет медлить — тем легче будет его победа, Неужто и в самом деле князь ждет сына Ира? Неужто он вздумал присвоить не только чужое добро, но и чужого бога?
Потом Нан стал думать о том, что горцы вполне успешно оборвали с него все, что служило вместилищем злой силы. Даже если князь захочет его видеть, что Нан ему скажет? Как там в «Книге творения ойкумены?» «Варвары вторглись в пределы ойкумены, но государь послал чиновника с благим государевым словом, и от речей этого чиновника варвары усовестились и попросили подданства?» Увы! Трудно варварам усовеститься, если при благом слове нет этак тысяч тридцати конных и пеших!
Потом Нан стал думать о том, что предки нынешнего императора тоже родом с гор…
Потом ему стало все равно.
Ближе к вечеру какие?то метавшиеся перед глазами тени разложили вокруг костер. Новая волна нестерпимом жара обдала тело, дым заполз в слезящиеся глаза, и хриплые колокольчики шаманского балахона зазвенели где?то рядом.
Ему запрокинули голову, и веревки перетянули горло.
— Пей.
Нан булькнул и подавился. Веревки мешали глотнуть, пока Нан не понял, что он сам и есть веревка, себя связывающая. Тогда веревка ожила и поползла вверх по столбу. Столб тоже ожил и стал личевым деревом. Дерево было мировым. Нан узнал его, так как оно было в точности таким, как Золотое Древо у государева трона, — только росло немного вкось, отклоняясь под действием кориолисовой силы. Верхушка дерева торчала выше стратосферы, в кадке Иршахчановой управы.
Сам же Иршахчан выглядел наперекор своим изображениям: лицо у него было человеческим, а тело и когти — ихневмоновыми. С ним был Ир и все остальное, а Нан стоял перед ним без рук и без ног, как государственный преступник времен пятой династии.
Нан склонился перед пристальным взглядом государя и глянул вниз. Земля далеко под ногами была плоская и ровная: только дураки, не видавшие взгляда Иршахчана, могли утверждать иное.
— Пункт первый, — сказал Иршахчан по?старовейски, — колдовство, то есть присвоение чудес в частную собственность.
— Уже конфисковано, — отозвался откуда?то судья Бужва.
— Что еще? — спросил государь?мангуста.
Бужва зашуршал свитками:
— Пункт второй: взяточник. Пункт третий: лазутчик.
— И еще самонадеянный дурак, — прибавил государь.
Нан молчал, почтительно согнувшись, но тут не выдержал:
— Это почему же дурак, о государь?
— Потому что считаешь, что история зависит от случая и от тебя самого.
— И неужели ты думаешь, что можно истребить в людях стремление к справедливости? — прибавил, каменно улыбаясь, судья Бужва.
Иршахчан поднялся с трона и разинул рот.
Короткая четырехпалая лапа с когтями нависла над головой Нана… «Подавишься», — подумал Нан, свернулся кольцом и превратился в блестящий винтик. Иршахчан обернулся сорокой, нацелился щербатым клювом. Нан стал соколом; Иршахчан — огромной пестрой дрофой. Тогда Нан оборотился мышью и забился под древесную кору: в ноздри ударило вековой сыростью и жучком?короедом. Иршахчан стал кошкой и запустил под кору лапу. Та с треском разодралась, сук мирового дерева хрустнул и не выдержал. Небо падало на землю по баллистической кривой, и Нан был тому причиной.
Чиновник в ужасе открыл глаза и что?то залепетал.
Зрители весело и хрипло смеялись: они не заметили свершившейся катастрофы… Нана взяли за шкирку, встряхнули, как мешок с мукой, поставили на ноги и повели сквозь расступающуюся публику. Слева шел рогатый шаман Тоошок. Справа шел белокурый племянник Маанари, побратим Кирена. Рука его тихо поглаживала рукоятку варнарайнского кинжала. Нан не знал, как относились друг к другу названные братья, но это было совершенно неважно.
По обычаю варваров, за побратима полагается мстить, и Большой Барсук будет мстить, если хочет оставаться во главе своего отряда.
Руки были по?прежнему скручены за спиной: эти узлы, стало быть, символического значения не носили и развязывать их ни кто не собирался. Тропка была ровной, но ноги почему?то норовили подогнуться.