— А разве Айцар плохо защищал свои рудники?
— Защищаются торговцы, может, и хорошо, а воюют плохо. Им ведь жалко, когда добро безвозмездно пропадает. Вот Айцар даже воду на поля не пустил, чтоб задержать моих всадников. Я так полагаю — ему урожая жалко. А вот ты бы — пустил?
— Непременно, — сказал Нан, вздохнув.
— У вас в стране много умного, а много дурацкого, — после некоторого молчания заговорил князь. — Чтоб войсками и страной правили торговцы! При мне этого не будет. Или вот — чтоб человек не мог передать свою власть сыну! Тоже чушь. Знаешь, отчего я был уверен в вашем наместнике? Он хотел быть не наместником, а князем Харайна, чтоб завещать свой Харайн своему сыну! А у тебя наследники есть? — спросил князь.
— Я холостяк, — ответил Нан.
Князь довольно рассмеялся.
— Это хорошо! Хочешь — сватом буду? Кровные узы — самые крепкие. Женись — чистокровным ветхом станешь.
Нан с сожалением подумал, сколь велика разница между ним и настоящим вейским чиновником. Араван Нарай, верно, плюнул бы сейчас этому варвару в рожу с негодованием, а Нан никакого особого негодования не испытывал.
Нан с сожалением подумал, сколь велика разница между ним и настоящим вейским чиновником. Араван Нарай, верно, плюнул бы сейчас этому варвару в рожу с негодованием, а Нан никакого особого негодования не испытывал.
Но для инспектора Нана стать варварским военачальником было бы невозможно, а для Дэвида Стрейтона — бесполезно. Князь Маанари был давеча прав; накопительством он не занимался, и все награбленное делил между дружиной, находя в воинах и охрану своему добру, и орудие его преумножения. Он и сам не подозревал, насколько принципы его существования были близки первоначальным принципам империи: он все раздаривал, она все распределяла. Князь отыскал подходящих союзников, которые тоже все хотели разделить поровну. Правда, завоеватели делили все поровну сообразно роду и храбрости, а освободители делили все поровну сообразно степени посвящения…
Нет, Дэвид Стрейтон мог сговориться с продажным чиновником, но не с революционером и не с завоевателем.
Все это, впрочем, были чисто теоретические рассуждения: бунтовщики никогда не согласятся иметь его под боком, а они — для Маанари более ценные союзники.
— А зачем ты, князь, все?таки ходил в монастырь? — спросил Нан, не отвечая на вопрос Маанари.
— Хотел поглядеть на вашего хваленого бога, — пожал плечами князь.
— Ты или Тоошок?
— Да больше Тоошок. Он ведь только теперь стал храбрый. А так — очень он вашего Ира боялся. Амулет перед ним с шеи снял — так и забыл. По коридору шел, в темноте чуть на кошку не на ступил — задрожал, как яйцо без скорлупы. Посмотрел на Ира и при ободрился. Разве это бог: ни рук, ни головы, меньше малой луны, и никто при нем не молится, стоит он один?одинешенек.
— Так?таки никого и не было?
— Да нет, приходил один монах, обошел кругом Ира, скорчил рожу и ушел. Тоошок, как этого монаха увидел, так до конца расхрабрился. Что это, говорит потом, за бог, которого собственные жрецы не уважают.
— И монах так и ушел?
— Так и ушел.
— И вы после него уходили?
— После. Однако, — засмеялся князь, — ты хитер. Ну какое тебе дело до Ира? Все равно о чем спрашивать, лишь бы мне не ответить. Так что же ты все?таки выбираешь?
— Я вейский чиновник, — ответил Нан, — и служу императору. Я арестовал предателя Вашхога не затем, чтоб занять его место.
— Ну что ж, — сказал князь, поднимаясь и отряхивая солому, — и без тебя найдутся помощники.
Минут через двадцать двое человек в короткой вейской одежде выволокли Нана из палатки, привязали к длинному шесту и потащили. Шест они несли с привычной ловкостью разбойного люда.
Нан вертел головой; они миновали свежеотесанный подъемный мостик над сухим рвом и перешли в разбойничий лагерь. Нан с удивлением отметил надежность рогатого частокола, из которого вбок высовывались заточенные колья, быстро обустроенные завалы, очевидную продуманность планировки. Повсюду горели костры, ржали лошади, шкворчало на огне жаркое: какие?то люди сосредоточенно и профессионально копали ямы и рвы. Нан поразился про себя обширности разбойничьего лагеря; явно не меньше нескольких тысяч человек.
Власти, стало быть, преуменьшали численность разбойников, А шайки, стало быть, договорились о соединении усилий под начальством военспеца Ханалая и комиссара Кархтара.
У огромного парчового вяза Нана положили на землю, аккуратно, жалея хорошую веревку, распутали узлы и ввели в маленькую кумирню, приросшую к стволу дерева. На пороге Нан споткнулся, и его тут же подхватили за руки. Напрасно: у него не было ни сил, ни желанья бежать.
Внутри кумирни, щедро освещенной вперемешку жирниками и дорогими светильниками, было человек тринадцать. Нана подвели к человеку, сидящему во главе стола, Тот хмуро и настороженно глядел на столичного инспектора.
Нана подвели к человеку, сидящему во главе стола, Тот хмуро и настороженно глядел на столичного инспектора. Нан безучастно смотрел на лицо и на лоб, закрытый черной шелковой повязкой так, чтоб спрятать клеймо убийцы. Нан знал биографию Ханалая и знал, что тот делал с правительственными чиновниками.
Откуда?то сбоку выступил Кархтар и по очереди стал называть присутствующих: предводитель вольного стана, сам Ханалай; пятеро тысячников; военный советник; ответственный за безопасность лагеря; ответственный за учет ценностей и продовольствия; ответственный за состояние оружия; ответственный за доставку секретных донесений и связь; ответственный за вознаграждения и наказания.