Однако странно: отца Ушвен обвинял в антигосударственном вольнодумстве, а сына — в антигосударственном суеверии. Если это правда, то этим двоим нелегко ужиться друг с другом, и вдвойне странно, что наместник вызвал сына в Харайн.
Вообще сплетни о наместнике были покамест голословны, а вот среди протоколов допросов значилась бумага, в которой некий Снарк утверждал, что трижды сопровождал Кархтара к резиденции арвана Нарая, и последний раз — за день до начала арестов. Шаваш готов был ручаться головой за подлинность бумаги. А наместник Вашхог, судя по всему, был не хуже других наместников, а когда надо, вполне расторопен. Может, он и подпустил горского князя слишком близко к городу, однако обложил его стан своими войсками столь надежно, что даже люди Шаваша на смогли за взятку пройти сквозь посты.
Были также в доносах намеки на бумаги, имевшиеся у покойного судьи и наместника изобличавшие. Судья будто бы обиделся на обхождение наместника с его дочкой и решил дать бумагам ход, за что и был убит.
К вечеру Шаваш покончил со всеми бумагами и мог констатировать, что в самой управе судья не имел ни одной бумаги, компрометировавшей наместника. Либо таких бумаг и не было, либо их украли после смерти судьи, ибо судья хранил эти бумаги в более надежном месте, — дома. Шаваш принюхался к запаху из открытого окна: приглашение на обед или приглашение на переговоры?
Выразить личное соболезнование вдове сегодня же необходимо, но вряд ли она так просто уступит бумаги: наместник тоже даст за них неплохую цену. А помощь вдове весьма нужна: покойник, за внезапностью кончины, связи свои захватил с собой на тот свет: вот назначат нового судью, и выгонят вдову из казенного дома, и дочку не пустят гулять в казенном саду.
Инспектор воротился из монастыря к Белому часу.
— Ну, — сказал Нан, — что в доносах? Кто, по?твоему, убил судью, — араван или наместник?
Шаваш опустил глаза.
— Все дело, по?моему, — сказал Шаваш, — в Ировом дне. Араван и наместник никогда не встречаются друг с другом, а это дает многим чиновникам возможность разговаривать поодиночке то с одним, то с другим. Полагаю, что покойник судья служил двум хозяевам. И никто из них не мог его в этом поймать, потому что наместнику никогда не было известно, о чем он говорит у аравана, а аравану никогда не было известно, о чем он говорит у наместника. Но когда в Иров день эти двое встретились, покойник судья оказался меж двух сердитых кошек, и кто?то из них сказал своему врагу нечто, отчего беда вышла наружу. Теперь же и араван, и наместник уверяют, что покойник служил именно им, а преступление совершено противоположной стороной. Кому служил, неясно, ясно только, что убили его как предателя.
— Вовсе необязательно, — проговорил Нан, нахмурившись. — Его могли убить просто затем, чтобы вызвать переполох и получить возможность украсть бога.
— Его могли убить просто затем, чтобы вызвать переполох и получить возможность украсть бога. Тогда смерть судьи была лишь предлогом, а в таком положении все равно, кого убивать, друга или врага. Друга убивать даже лучше — меньше подозрений. Еще что?
— Кархтар в городе. Ходит по харчевням и проповедует. Говорит, что бедность смывает все грехи и что бедная проститутка лучше добродетельного богача. Также обещает близкий переворот, после которого все богатые — погибнут, а бедняки — обогатятся.
При упоминании о Кархтаре лицо инспектора перекосилось.
— Вот чего я не понимаю, — продолжал Шаваш, — уже если ему хочется мутить в народ, шел бы себе в деревню. В деревнях людей побольше, чем нижнем городе.
— В деревнях люди сажают рис, — с неожиданной злобой ответил инспектор, — а в городе, — в городе им нечего терять, кроме своих цепей, и Кархтар это прекрасно понимает.
— Каких цепей, — не понял Шаваш. — На них и колодок?то не напасешься.
Инспектор внезапно страшно развеселился.
— Именно, именно! — вскричал он, — золотые слова! — И без всякой связи прибавил:
— Ведь они уже небось на радостях прирезали своих… провокаторов. А судью?то убил чиновник. Вы заметили, Шаваш, что в записке бунтовщиков — не единого дурного слова об араване Нарае?
И инспектор принялся охорашиваться перед зеркалом, — через час его ждал в своей управе араван Нарай, а старик не терпел новшеств в одежде.
Араван Нарай был отпрыском потомственного чиновного рода. Впрочем, потомственных родов не существовало. Каждый человек, чувствовавший в себе силы стать чиновником, должен был сдавать государственные экзамены.
Когда шестнадцатилетний Нарай выходил из залы, где верховный экзаменатор столицы лично поздравлял победителей, он услышал за спиной злой шепот:
— Сынок ташского наместника — тоже «в первых листах».
Нарай обернулся:
— А вы, позвольте узнать, как оценены?
Худощавый, в затрапезном платье юноша небрежно поклонился:
— Я не имел средств заплатить экзаменаторам и конкурса не прошел.
— Посредством экзаменов каждый пастух может стать первым министром, — произнес Нарай затверженную фразу со всей надменностью своих шестнадцати лет.
— Разумеется! И если пастух не прошел конкурса, то виновата только его собственная глупость? А я вот готов побиться с вами, что знаю больше «тройных строф», нежели вы!