Плохо другое — Луны, как известно, омрачают человеческий разум, и во время полнолуний некоторые люди, особенно из числа варваров и дальних народов, дуреют или превращаются в волков. А свидание с Иром может свести с ума и нормального человека. Поэтому желтым монахам предписано не иметь вожделенья и алчности; поэтому год от года пустеют желтые монастыри.
Все в Иров день наизнанку и наоборот: низы мешаются с верхами, и толстопузый горшечник, улыбаясь и поскребывая въевшуюся в пальцы глину, рассуждает: «Так было в золотом веке, когда чиновников не было вообще, и люди сами собой соблюдали законы». А его сосед, ткач с ногами, кривыми от вечного сидения за станком, соглашается: «Так было в золотом веке, когда чиновником был каждый, а не только начальник цеха».
Верхи мешаются с низами, а в монастыре за трапезой встречаются два главы провинции: араван и наместник, которым в обычные дни видеться между собой запрещено, для предотвращения сговора. Их свиты сидят вместе и глядят врозь.
Ну а скажите, если двое человек ненавидят друг друга от волос до ногтей, — мудрено ли им вцепиться друг другу в горло! И бывает так, что проклятый Лунный Брат заставляет говорить за столом то, о чем полагается писать лишь в доносах. Бог знает что ударяет человеку в печень и в сердце!
И наместнику и аравану еще хорошо, — все знают, что они ненавидят друг друга. А как быть тем чиновникам, которые в обычное время ходят и к аравану, и к наместнику, «играют в сто полей на двух сторонах?» Ой как несладко приходится таким чиновникам…
За это?то, а не за безобидный карнавал, Иров день не любят местные власти и высоко чтит столица.
— Так о чем же говорили в монастыре? — голос инспектора приобрел неприятную твердость.
Господин Бахадн понурился. Все равно инспектора ждала в управе целая куча доносов, каждый из них по отдельности был враньем, но все в целом… Вот и выбирай — все рассказывать — подвести наместника, врать — себя же обозначить лгуном.
А разговоры были как разговоры, разве что господин Арвадар ни с того ни с сего сказал, что Ичаново место стоило Ичану восемь тысяч, хотя всем было известно, что Ичан заплатил не больше трех, — пока не пришли слухи о бунте. Тут?то наместник воскликнул, что проклятая чернь требует того же, что араван Нарай и что, мол, это его рук дело. «Рыба, — сказал, — гниет с головы, а провинция бунтует с начальства».
Араван Нарай возмутился и ответил, что причина бунта не в неподкупности Нарая, а в преступлениях самого наместника. Что же до смутьянов, то вчера городской судья по его личному приказу арестовал всех заговорщиков, и завтра народ успокоится.
— Не врите! — закричал пьяный наместник, — когда я две недели назад отправился в поход на ветхов, в городе было спокойно, а мои агенты знали имена всех смутьянов! Вы вовсе не стремились к восстановлению спокойствия! Одной рукой вы отдали приказ об арестах, а другой предупредили Кархтара! И сделано это было затем, чтобы спровоцировать народ на бунт! Между прочим, городской судья подтвердит, что на допросах бунтовщики цитировали строки из ваших сочинений!
— Народ не настолько испорчен, — возразил, улыбаясь, араван Нарай, — чтобы бунтовать из?за ареста десятка негодяев.
Народ возмущен другим — тем, что напавшие на наши деревни горцы стоят, как друзья наместника, в половине дневного перехода от города, а в столицу вместо их голов для отчета о победе отправлены головы вейских крестьян. Это те деревни, которые подавали на вас жалобы, Вашхог! И я могу это доказать!
Обвинения аравана были ужасны, свита оцепенела. Наместник было побледнел, но вдруг засмеялся и махнул рукой.
Иров день! Такими словами обмениваются не с собеседниками, а с соучастниками, но Ир делает людей — хуже пьяных. Притом начальство менее сдержанно, чем простолюдины, — сидит всю жизнь в управе и слушает «да?да» и «лечу исполнить». И вдруг перед тобой главный враг твоей жизни!
— А почему, — спросил инспектор, — араван и наместник остались в монастыре ночевать?
— Ах, господин инспектор, — ехать до монастыря три часа, дорога идет в камышах и болотах, место пустынное, уже ночь. Свита господина наместника забоялась бунтовщиков и отказалась возвращаться ночью в город. Араван спросил, уж не боится ли он народа, а наместник ответил, что бунтовщиков он не боится, а боится, что его по дороге убьют люди аравана, да и свалят все на бунтовщиков. Вот и остались ночевать…
Паланкин меж тем прибыл к каменному трехэтажному зданию городской судебной управы.
— Разбойники Харайна, однако, смелы, — заметил Нан, покидая паланкин, — сколько их?
— Все отчеты представляются в столицу. Испорченность нынешних нравов…
Нан грубо оборвал судейского секретаря.
— Мне не обязательно отправляться в Харайн, чтобы прочесть посланные в столицу отчеты или услышать про испорченность нравов. Сколько по всей провинции крупных разбойничьих шаек?
Бахадн потупился. Количество разбойников в докладах занижалось по той же причине, по которой не трогали бродячих проповедников. Трудно изловить каждого, кто ругает чиновников, но легко устроить разнос ретивому служаке, искореняющему неопасную крамолу с опасным усердием.