— Говяжьи тоже есть, — сказала девка. — Ничуть не хуже.
— Ну давайте мне говяжьи — со всем, что там к ним полагается. Орри?
Орри, глазевший на подавальщицу раскрыв рот, очнулся и сказал:
— Я то же самое.
Девица кивнула и пошла к стойке, покачивая бедрами с плавностью и мощью океанского прибоя.
— А что я заказал? — спросил меня Орри, когда девица-красавица скрылась на кухне.
— Увидишь, — хихикнул я. — Отвлекаться надо меньше на… посторонних.
— Сам ты мне посторонний по гроб жизни, если такое говоришь, — буркнул гном. — Это ты с ведьмой когда хочешь милуешься, а я в последний раз с девкой был в прошлый торговый сезон. Ехали в Пограничный, думал — хоть там оторвусь, так нет… угораздило сволочей этих на город напасть, всю поездку испортили.
— А тебе сколько лет?
— Сорок.
— Фигня какая. Еще года четыре потерпи, и возляжешь… с «девой своего народа», — злобно поглумился я.
— Счас в морду дам, шутник, — заявил Орри, показав мне гигантский кулак. — Посмотрел бы на тебя, если тебе предки завещали по семь месяцев в году безвылазно в горах сидеть и при этом девок не трогать.
Я пожал плечами, сказал:
— Может, что такое и завещали, просто я не в курсе. А что, понравилась девка?
— Спрашиваешь! — аж всплеснул руками мой спутник.
— Так чего теряешься? Прояви обаяние, подкрепи финансами — и счастье тебе улыбнется. С каких это пор трактирные подавальщицы в Великоречье стали славиться крепостью нравственных устоев?
— Чего? — переспросил гном.
— Даст она, говорю, за чуть ласки и чуть денег, — упростил я свою мысль до возможного предела.
— Даст она, говорю, за чуть ласки и чуть денег, — упростил я свою мысль до возможного предела.
— А! Так бы сразу и сказал. Попробую, — почему-то горестно вздохнул гном.
Девица, поднимая на своем пути ветер, принеслась к нам через минуту, неся в крепких руках два здоровенных запотевших кувшина холодного пива. Тот, что посветлее, она бухнула на стол передо мной, второй поставила перед Орри. Собралась было бежать обратно, но я ее придержал за руку и выложил на стол золотой кругляш рубля.
— Не торопись, милая. Посиди с нами минутку.
Орри уставился на меня удивленными глазами, полагая, что я забочусь о его личной жизни, а я решил не развеивать его заблуждений.
— Не могу, господин хороший, — улыбнулась девица. — Нам не положено.
— Да сядь ты… — поморщился я. — Никто тебя за коленки хватать не собирается. Расскажи нам, кто здесь кто в зале. Впервые мы здесь.
— А… Понятно, — кивнула девица. — Только садиться для этого без надобности.
Она нагнулась к нам так, что отвисший ворот блузки открыл широкий обзор на ее могучий бюст — такой, что Орри снова впал в ступор, и быстро зашептала, пригнувшись мне почти к самому уху:
— Значит, слушайте, господин хороший. Та компания, что вокруг очага расселась, — новые, их раньше не видели. Маранийцы все, одни мужики, баб с ними нет. В дальнем углу, под головой тур-ящера, сидят мужик с девкой, видите?
Я взглянул, куда она показывала. Действительно, там сидели несколько человек, среди которых заметно выделялись двое — рослый мужик с длинными соломенными волосами, собранными в хвост, и с короткой бородой. С правого виска у него свисала прядь волос, перевитая стандартной для нордлинга ниткой зубов, вырванных у мертвых врагов. Правда, у этого нитка обвивала прядь слоев в пять, наверное. Немало накрошил. Рядом с ним сидела женщина лет тридцати с очень узким лицом с резкими чертами, оттянутыми к вискам уголками черных глаз, чуть вытянутыми ушами, узким, словно прорезанным ножом в гипсовой маске, ртом. Черные прямые волосы несколькими прядями падали на глаза, одежда тоже была сплошь черной. На перевязи висела деревянная кобура с «маузером» — серьезная заявка на победу, случись чего. Я сегодня сам с таким же. Патронов вот хотел подкупить, да не судьба.
Рядом с этой парой сидели еще трое нордлингов, все молодые, крепкие, в кожаных безрукавках с нашитыми стальными пластинами, у пояса револьверы. Вся компания пила светлое пиво, на столе у них лежал здоровенный вяленый окорок, от которого они время от времени отрезали изогнутым ножом длинные ломти и закидывали их в рот, запрокинув голову.
— Это Аррава с Кудином, — шептала официантка. — Они охотники на нечисть и всяких тварей, и говорят, что могут подрядиться и так кого-то убить. У стены, что слева, где светильник, сидят двое — это Рыбак с Мертвяком. Говорит, что раньше пиратами были, а теперь нанимаются в охрану караванов и еще какими-то темными делами занимаются. Контрабандой, наверное.
Я обратил внимание на упомянутых двоих. Они выглядели тоже весьма примечательно. Рыбак был мощным здоровяком с наголо бритым загорелым затылком, с которого свисала недлинная, перевитая золотой нитью с жемчужинами, косица. Другой растительности на лице и голове у него не было. Даже могучие ручищи, лежащие на столе и баюкающие гигантскую оловянную кружку, были совсем безволосыми, как у циркового атлета. Сидящий напротив Мертвяк никаких вопросов не вызывал по поводу того, как прилипло к нему такое прозвище.
Тощий, с редкими прилипшими к костлявому потному черепу волосами, с лицом, обтянутым кожей так сильно, что даже зубы выделялись, он не вызывал никаких других ассоциаций, кроме как с мумией. Особенно похожим на хорошо выделанного и выдержанного мертвеца делал его бурый загар. Он пил не пиво, а вино, с брезгливым видом цедя его из высокого бокала, сделанного из толстого неровного стекла.
— У Рыбака с Мертвяком ватага человек двадцать, но сейчас никого здесь не вижу. Но вообще, к нам все больше командиры ходят, ватаги в других местах веселятся, — пояснила подавальщица.