немного. Тьма безопасна. Они могут затаиться и ютиться в ней, пока не
придет смерть. Разве не этого они все хотят?
Марка посмотрел на него без всяких эмоций.
— Да, конечно, тьма отражает темноту их умов, — сказал он. — Но
заслуживают ли они этого?
— Кто знает? — пожал плечами Шарвис. Алмер подошел к нему.
— Хочу домой, — голос его звучал ровно. Он явно оправился он
потрясения и принял то, что произошло.
— Ты волен поступать, как хочешь. Никто тебя здесь не держит, —
заметил Шарвис с издевкой. Казалось, он расплачивался с Алмером за его
жалкое покушение. — Тебе помочь найти дорогу?
Алмер двинулся прочь.
— Спасибо, сам справлюсь, — бросил он через плечо.
— А как вы, Кловис Марка? — спросил Шарвис. — Что будете делать
дальше?
— Мы вернемся в башню моего отца.
— И станете воспитывать своих детей? — спросил Шарвис. — Надеюсь, со
временем ты поймешь, что приобрел больше, чем потерял.
— Может быть, — Марка взглянул на Фастину. — Но будешь ли ты думать
так же, Фастина? Она покачала головой:
— Не-знаю, Кловис.
Марка с тоской взглянул на Шарвиса:
— Я только сейчас понял, ты сыграл еще одну шутку с нами.
— Нет, — ответил Шарвис, читая его мысли. — Излучение существует, это
верно, но продолжительность жизни твоих детей будет короче, потому что
твои гены изменены, и ты не сможешь обеспечить им долгожительство. У них
будет время адаптироваться и продолжить воспроизводство. Я принял особые
меры предосторожности, чтобы тебя излучение не затронуло. Без сомнения, ты
поможешь появиться на свет отпрыскам своих детей. Насколько я знаю, это
давно уже стало традицией в твоей семье.
Фастина взяла Марка под руку.
— Пойдем, Кловис, — мягко сказала она. — Вернемся домой.
— Вернемся домой.
— Если это хоть что-то значит, — сказал Шарвис им вслед, — то кое-что
изменилось, и это может дать тебе стимул. Это сентиментально, я понимаю…
— О чем это ты? — спросила Фастина, оглядываясь.
— Ваши окна смотрели на закат, теперь вас будет встречать рассвет. Я
желаю вам и вашему потомству всего хорошего. Может быть, я даже
когда-нибудь наведаюсь к вам в гости, или вы пришлете ваших детей ко мне.
Даже теперь, навсегда уходя прочь, Марка все еще не был уверен,
понимает ли он, что же двигало Шарвисом: коварство или жалость, или все же
нейтральность, которой он так упорно придерживался? И основывалась ли она,
эта нейтральность, на каком-то более глубоком понимании жизни, которое
было доступно только загадочному бессмертному?
ЭПИЛОГ
Зыбкий предрассветный сумрак теперь окутывал башню. Бурая пыль
продолжала устилать все ржавым слоем, и коричневый лишайник, как раньше,
покрывал основание башни.
Тень ее теперь падала в другую сторону, но по-прежнему не двигалась с
места… Однажды Фастина сказала Кловису Марка, что беременна.
— Это хорошо, — ответил он, сидя неподвижно подле окна, в которое
лился тусклый свет нескончаемого рассвета.
Фастина обняла его, поцеловала в холодные губы и прижалась к
бесчувственному телу. Теперь к ее любви примешивалась жалость.
Машинально он поднял руки и коснулся ее руки, продолжая смотреть в
окно и думать об Орландо Шарвисе. Его по-прежнему мучил вопрос: действовал
ли ученый из побуждений добра или зла, или же не испытывал ни того, ни
другого. Размышляя, он вспоминал себя прежнего и удивлялся, почему его
жена так тихо плачет? Почему он не может и никогда не сможет плакать
вместе с ней? Он ничего не хотел, ни о чем не сожалел и ничего не боялся.