— Ну, возможно, в этом нет ничего плохого, если ты и впрямь жук, но…
— Считаешь, что мне лучше оставаться женщиной, чем превратиться в жука?
— Думаю, что да.
— А я думаю, что и тебе было бы лучше превратиться в жука.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он озадаченно посмотрел на нее.
— Только то, что в некотором смысле ты уже жук. Ты спрятался в своем собственном крохотном мирке. После работы ты приходишь сюда и не обращаешь на нас никакого внимания, как будто живешь в съемной комнате.
Она обвела рукой тесное помещение.
— Ну, ладно… пусть так… — сказал Йосики, поднимая с кровати наушники.
Разговор свернул на тему, обсуждать которую он всегда избегал.
Масако молча смотрела на мужа. Он тоже изменился с того времени, когда они только познакомились: волосы поредели, поседели, тело как будто усохло, съежилось, и от него постоянно пахло алкоголем. Но еще больше, чем физические перемены, ее поражало доведенное до крайности стремление к тому, что можно было бы назвать личной независимостью, самодостаточностью. Йосики всегда, даже в самом начале, когда они только встретились, ценил свободу выше, чем другие, и хотел жить по им самим установленным правилам. Уже тогда работа отнимала у него много времени, но, сбрасывая ее с плеч, он становился добрым, отзывчивым и благородным человеком. Масако, в ту пору юная и наивная, считала, что ей крупно повезло с мужем, и, принимая его любовь, в свою очередь любила Йосики и доверяла ему.
Теперь казалось, что семья превратилась для него в такое же бремя, как и работа, — избавляясь от одного, он вовсе не стремился взвалить на себя другое. Окружающий его мир прогнил и погряз в коррупции, работа не вызывала ничего, кроме отвращения, и даже Масако не позволяла ему столь необходимой свободы — в результате Йосики просто сбился с курса. Чем отчаяннее он стремился к сохранению личной независимости, чем строже оберегал свою внутреннюю целостность, тем нетерпимее относился к тем, кто жил не по его стандартам. Выбрав такой путь, отказавшись от всех и всего, он неминуемо закончит отшельником. А Масако совсем не собиралась жить с отшельником. Ей вдруг пришло в голову, что это ее решение как-то связано с ее недавним сном, с теми чувствами, которые так неожиданно напомнили о себе. Словно то, что томилось внутри нее под замком, вышло на свободу.
— Почему мы больше не спим вместе? — спросила она, повысив голос, чтобы Йосики услышал ее за стеной музыки.
— Что?
Он снова снял наушники.
— Почему ты все время хочешь быть один? Почему отсиживаешься здесь?
— Наверное, как раз поэтому: я хочу быть один, — ответил Йосики, глядя не на нее, а на аккуратно выровненные корешки выстроившихся на полке книг.
— Но мы все хотим того же, мы все стремимся к одиночеству.
— Да, ты права.
— Почему ты перестал спать со мной?
— Так случилось. — Он едва заметно передернул плечами и отвел взгляд в сторону. — Мне казалось, что ты устаешь, что тебя лучше оставить в покое.
— Да, наверное, так и было. — Масако попыталась вспомнить, что именно послужило причиной того, что они — это произошло лет пять или шесть назад — разошлись по разным комнатам. Впрочем, дело было не в какой-то одной причине, а в десятках постепенно накапливавшихся мелких обид и недовольств, которые уже давно забылись.
— Секс не единственное, что связывает людей, — сказал Йосики.
— Знаю, — тихо ответила она. — Но ты ведь отвергаешь и все прочее, как будто не переносишь нас, как будто не хочешь иметь с нами, Нобуки и мной, ничего общего.
— Не забывай, это ты решила работать в ночную смену, — недовольным тоном напомнил он.
— Мне пришлось, — возразила Масако. — Ты же знаешь, что я не смогла найти работу по специальности.
— Мне пришлось, — возразила Масако. — Ты же знаешь, что я не смогла найти работу по специальности.
— Считай так, как тебе удобнее. — Йосики впервые за время разговора посмотрел ей в глаза. — Но ты и сама отлично знаешь, что при желании легко устроилась бы бухгалтером в компанию поменьше. Дело в другом: с тобой обошлись несправедливо, ты чувствовала себя оскорбленной и не хотела рисковать, боялась вновь испытать унижение.
Масако нисколько не удивило, что Йосики, человек восприимчивый и проницательный, так легко уловил ее тогдашнее настроение; вполне вероятно, что он даже чувствовал ее боль.
— Так значит, ты хочешь сказать, что все пошло не так, когда я перешла на работу в ночную смену?
— Нет, но ведь очевидно, что мы оба хотели тогда одиночества, хотели, чтобы все оставили нас в покое.
Масако кивнула, понимая, что он прав, — каждый выбрал себе отдельный путь. В этом не было ничего особенно трагичного, если не считать трагедией одиночество. Некоторое время они молчали.
— Ты не очень удивишься, если я уйду? — спросила она наконец.
— Для меня определенно стало бы сюрпризом, если бы ты вдруг исчезла. Конечно, я бы тревожился.
— Но ты ведь не стал бы меня искать?
Йосики ненадолго задумался.
— Скорее всего, нет, — ответил он и снова надел наушники, показывая, что считает разговор оконченным.
Масако молча смотрела на него. Она уже приняла решение уйти из этого дома, и то, что придавало ей уверенности, лежало в нижнем ящике комода, завернутое в ее белье: пять миллионов йен наличными. Осторожно, стараясь не шуметь, она открыла дверь и вышла в коридор, где обнаружила неподвижно стоящего в темноте Нобуки. Ее неожиданное появление застигло его врасплох, но он все же справился с собой и остался на месте. Масако закрыла за собой дверь.