Осматриваясь, я обратил внимание, что руководители отличались от рядовых исполнителей белыми повязками на рукавах. Они были разной ширины и у одних украшали левые, у других правые руки. В этих «знаках различия» был какой-то смысл, и я попытался понять какой. Вскоре все объяснилось. Чем выше был начальник, тем шире у него повязка. Маленькие командиры носили их на левой руке, крупные, которых тут оказалось здесь всего трое, на правой.
Мне тоже захотелось так же украсить свой вонючий кафтан. На правую руку и широкую повязку я не претендовал, но чем-то отличится от рядовых воинов невидимого фронта стоило. Однако никакого подходящего лоскута под рукой не было, и я вернулся к нашей подводе. Разгрузка там почти завершилась. Наши факелы мои «коллеги» доложили к общей куче на полу сарая и теперь вытаскивали со дна повозки плетеные корзины с какими-то непонятного назначения глиняными шарами.
Я был так занят наблюдением за двором, что вначале не обратил на эти странные предметы внимания. Только когда Сидор показал мне один такой глиняный комок и спросил что это такое, я рассмотрел его в подробностях. Шар был небольшой, неправильной формы, размером чуть меньше кулака. Из него торчал льняной шнурок. Думаю, будь во дворе светло, я бы сразу догадался о назначении странного предмета, а теперь, на ощупь, на это потребовалось несколько минут. На отгадку натолкнул торчащий из глины хвостик.
— Такими шарами монголы забрасывали деревянные крепости, — сделал я смелое по своей безответственности предположение. — Там внутри должна быть горючая жидкость.
— Как это горючая? Зачем? — не понял Сидор.
— Поджигаешь фитиль и бросаешь, — все более уверенно строил я гипотезу. — Шар разбивается, жидкость начинает гореть. Вот тебе и пожар!
— А зачем такое нужно? — вмешался в разговор крестьянин.
— Если война начнется, будут вражеские крепости поджигать.
— Ишь ты, страсти-то какие! Никак на нас кто войной идет?
— Ты откуда сам-то будешь? — спросил я мужика, как бы невзначай пряча в карманы пару поджигательных снарядов, мало ли на что они могут пригодиться.
— Здешний, подмосковный, — ответил он, — в холопах у стольника Нечаева.
— Знаю такого, говорят, хороший человек, — похвалил я.
Крестьянин на это никак не отреагировал, промолчал.
— Тебя как зовут? — спросил я, рассчитывая получить от него информацию о помещике.
— Алексеем кличут, — ответил он.
— Вот здорово, значит, мы с тобой тезки! — обрадовался я. — Послушай, друг Алексей, а не привозили вчера к вам в поместье какую-нибудь незнакомую девку?
— Беглую, что ли? — без раздумий уточнил он.
— Беглую…
— У нас, в темной сидит, от тебя, что ли, сбежала?
От такой нечаянной удачи мы с Сидором одновременно крякнули. Однако беглых девок могло быть сколько угодно, нам нужна была единственная.
— Как ее звать, не знаешь? — с надеждой спросил я.
— Как ее звать, не знаешь? — с надеждой спросил я.
— Нет, мне девки без надобности, я семейный. Видеть видел, а говорить не говорил.
— А какая она из себя? — горячо вмешался в разговор Сидор.
Мужик удивленно на него посмотрел. Ответил так, как и следовало ожидать:
— Девка как девка, обыкновенная, с косой и в сарафане.
— Можно, я пойду туда! — взмолился парень. — Как же она там, бедняжка?! Да я бегом добегу!
— Ты сейчас побежишь домой, я тебя уже, кажется, предупреждал! — попытался я остановить бьющий из него фонтан чувств.
Ничего не понимающий крестьянин переводил тревожный взгляд с одного на другого. Наконец у Сидора отлило от головы, и он отступил в сторону.
— Чего это он? — шепотом поинтересовался мужик. — Никак умом тронулся?
— Есть немного, — ответил я, так, чтобы слышал влюбленный, — в детстве его из люльки уронили вниз головой, вот он и не понимает, где и что можно говорить!
— Да я что, я просто так, — извинился Сидор.
— Это было последнее предупреждение, если я еще раз тебя услышу! — угрожающе сказал я. Потом заговорил с крестьянином:
— Ты когда домой собираешься?
— Как барин скажет, он тут обещал быть, — ответил он. — Наше дело подневольное, как скажут. Жаль только, пшеница уже сыпаться начинает, а я тут прохлаждаюсь! Да кто поймет землепашца!
— Покажи мне своего постельничего, я с ним поговорю, может быть, и смилостивится, отпустит. Я о нем наслыхом знаю, а в лицо никогда не видел.
Мужик обрадовался доброму слову:
— Ох, поговори, голубь, веришь, как о пшенице вспомню, душа кровью обливается! Летом же день год кормит!
— Обещал поговорить, значит поговорю. А ты случаем, дьяка Ерастова не знаешь?
— Это такой, представительный, гордый, что к моему барину ездит? — уточнил Алексей.
— Я его в лицо не знаю, может и гордый.
— Точно, так его будто и называли, Ератов какой-то, — бормотал мужик, не в силах переключиться с одной мысли на другую. — Или вроде не Ератов, а так, как ты называл! Много их к нам ездит, всех не упомнишь…
— Ладно, пойдем по двору погуляем, если заметишь хозяина или Ерастова, тихонько мне скажи, а то они рассердится могут.
— Это как водится, — согласился Алексей. — Бояре народ нетерпеливый, как что не по ним, так в крик или сразу в морду норовят. Мы обхождение знаем, не лезем с кувшинным рылом в калашный ряд!