— Теперь твоя очередь, — сказал я предпоследнему. Тот неожиданно засуетился и спрятал руки за спину.
— Чего показывать-то? Кто имеет такой указ?! Не стану я всякому руки показывать, так и сглазить человека недолго!
Невысокий человек с сивой бородой и плоским лицом начал медленно пятиться к дверям, зачем-то кивая столпившимся в углу дворовым. Наверное, ждал от них сочувствия. Однако они уже успешно прошли «страшное» испытание, и потому смотрели на него с тревожным интересом, но безо всякого сочувствия.
— Стой! — остановил я предателя. — Стой, если жить хочешь!
Мужик скривил лицо и стащил с головы шапку. Все ждали, что будет дальше, а он, как положено, с размаху бросил ее на пол и закричал с надрывом, плачущим голосом:
— Да будь оно все неладно! Автаномка во всем виноват, это он, проклятый, упросил молчать! А что он мне, сват или брат?! Стану я из-за него в аду веки вечные жариться!
Что за «Автаномка», который во всем виноват, я догадался сразу, общее внимание сразу переключилось на последнего, самого подозрительного для меня участника испытания. Тот стал поспешно отходить спиной вперед к дверям. Все молча наблюдали, чем это кончится. На его пути стоял с кинжалом Сидор.
— Не подходи, всех порешу! — нервно, воскликнул Автоном, с ненавистью глядя на меня, хотя я остался на прежнем месте, даже не пытаясь его задержать.
Он дошел до Сидора и спиной наткнулся на острие кинжала.
Дальше пути ему не было, разве что на тот свет.
— Вернись, — позвал я его словами какой-то старой песни, — я все прощу!
— Да, простишь! — ответил он, переминаясь на месте. — Видел я таких прощалыциков!
— А ну, вяжите их, ребята, — приказал я дворне.
Те будто того и ждали, бросились на проштрафившихся товарищей, повалили на пол и начали вязать кушаками. Поднялся невообразимый гвалт, все друг другу что-то советовали, укоряли в неловкости, заодно поминали провинившимся старые обиды и активно «мяли бока». Пришлось грозными окриками прекратить начавшееся избиение. Помятых напуганных мужиков посадили на лавку. Первый смотрел умильно, хоть так пытаясь доказать свою преданность и чистосердечие, второй глядел волком, облизывая разбитые в кровь губы.
Допрашивать их при всех я не хотел и приказал «публике» разойтись. Холопы, лишившись дармового зрелища, недовольно ворча, медленно покидали горницу. Мы остались вчетвером.
— Рассказывай все, что знаешь, — велел я сивобородому.
Мужик засмущался, попытался начать с жестикуляции, но руки у него были связаны, и он заговорил, тяжело подбирая слова:
— Так оно, значит, ничего я такого не видел. Автаномка, он мне велел, ты, говорит, ничего не видел, ничего не знаешь, а я-то видел! Чего было, то было. Да. Вот значит, такие дела! Иду я, значит, сегодня утром. Баба меня, значит, послала. Сходи, говорит, Демьян Демьяныч, принеси поправиться. Мы вчера, значит, как молодая хозяйка нашлась, того этого, вот она, баба от похмелья-то, чтобы поправиться и послала…
Слушая этот увлекательный рассказ, я понял, что он просто никогда не сможет кончиться, и прервал мужика:
— Когда ты увидел Прасковью?
Демьян Демьяныч смешался, потеряв нить повествования, и замолчал, глупо пяля глаза. Мне такие приколы были знакомы, сам ими пользовался при общении со строгим начальством. Я повторил вопрос, но тот снова понес околесицу:
— Так я, значит, тебе и говорю, что баба меня послала. Мы с ней вчера, того…
— Про бабу я понял. Теперь даю тебе последнюю попытку, если и дальше будешь валять дурака, то больше спрашивать не буду.
— Почему? — по-настоящему глупо удивился он.
— Не хочу зря время терять, не станешь дело говорить, Сидор тебя зарежет как барана, и все дела.
Демьян сначала не поверил, но посмотрел на сына подьячего и понял, что я грожу не зря. Тот, и правда, был так зол, что готов на все.
— Ладно, коли так, — перестав прикидываться кретином, сказал дворовый. — Видел я как Автаномка крадется за Прасковьей. Она как перебралась через лаз, то сразу бегом по улице, а Автаномка за ней следом. Пошел и я посмотреть, что к чему, а он, дьявол, — Демьян кивнул на соседа по лавке, — добежал до угла и свистнул. Тут откуда ни возьмись, двое конных, схватили Прасковьюшку, перекинули через коня и ускакали. Я, конечно, к Автаному, а он грозить стал, скажешь, говорит, кому, жизни лишу!
— Врешь ты все, вражина, — возмутился доселе молчавший Автаном, — не грозил я тебе, ты сам на деньги польстился!
— Какие деньги, ты на меня зря не наговаривай!
— Молчать! — прервал я бессмысленный спор и обратился к предателю. — Теперь ты говори, да без утайки, соврешь, казню, правду скажешь, может и помилую.
Автаном угрюмо на меня посмотрел, но когда мы встретились взглядами, первым отвел глаза.
— Нечего особо и говорить.
— Нечего особо и говорить. Прельстили меня по пьяному делу доносить обо всем, что тут у нас делается, обещали озолотить. Озолотили! За все про все медный грош дали, да со мной же его и пропили!
Он замолчал, переживая свой промах.
— За Христа хоть тридцать серебряников отвалили, а тут… Эх, грехи наши тяжкие!
— Что это были за люди, какой им у вас здесь интерес? — перебил я тяжелые думы продешевившего Иуды.