— Здравствуй, дядя, — сказал Василий Григорьевич, — какими судьбами?
— Здравствуй, Васька, — ответил новоприбывший довольно бодрым голосом, — большое горе у нас приключилось! Твой хозяин приказал долго жить!
Управляющий бросил на меня предупреждающий взгляд и неплохо разыграл удивление:
— Не может быть! Неужели! Нечаев умер? Я же его вчера вечером видел живыми и здоровым!
— Убили, — коротко сказал «дядя». — Подло закололи ножом в спину! Вот такие, брат, дела!
— Вот горе, так горе, — так же хладнокровно согласился с дядей племянник. — Поймали убийц?
— Пока нет, никто ничего не видел. Они, проклятые, отвлекли стражников и зарезали нашего Ваню, как барана!
Василий Григорьевич стоял, будто потрясенный несчастьем, а его родственник искоса рассматривал меня. Одет я был в запачканный на груди высохшей кровью караульного грубошерстный старый кафтан, своими у меня оставались только сапоги.
— Кто такой? — спросил дядя, не удовлетворившись одним визуальным осмотром.
Я хотел ответить, но меня опередил управляющий:
— Это мой сосед по вотчине, дворянский сын Алексей.
Дядя разом потерял ко мне и интерес и больше в мою сторону не смотрел.
— Думаю, не иначе, как свои убили, — сказал он, садясь на лавку, — больше некому. Там только свои были.
— Так как же получилось, что никто не видел? Человек-то какой значительный!
— Да, значительный. Их там двое было, и обоих в спину! Второй побольше твоего Ваньки будет, хоть и простой дьяк!
— А может быть, это тот, на которого охотятся, постарался? Ну, как его там, птичье такое прозвище? — спросил Василий, предупреждая меня красноречивым взглядом, чтобы молчал, не вмешивался в разговор.
— Шутишь! — почему-то сердито ответил дядя. — На того разбойника по всей Москве охота идет, он теперь, как пьяный заяц, по лесу бегает, каждого куста боится. Да его уже, пожалуй, и убили.
— А чем он так всех прогневил, что на него охоту открыли? — продолжил допытываться мой новый союзник.
— Всего не знаю, — в той же своей краткой манере ответил старший родственник, — слышал, из-за него очень выгодное дело пришлось закрыть, многое хорошие люди большие убытки понесли. Потом он царю что-то в уши поет, а что поет, никто не ведает. Одним словом чужак.
— Правду говорят, что царь приказал его изловить и пытать в крамоле на дыбе?
— Кто его знает, может быть, и приказал, с него станется. Своим умом хочет жить, старых законов не почитает и умных людей не слушается! Одно слово, лях! Да, — задумчиво сказал «дядюшка», — не ко времени Ваньку с дьяком зарезали. Встретит лях сегодня Марью, да как та признает его сыном, станет законным царем.
— О чем это ты, дядя? — спросил управляющий родственника.
— Так… не твоего ума это дело. Ты лучше скажи, где покойный Ванька казну прячет?
— Какую казну? Мне про такое неведомо. Я же здесь без году неделя.
— Как это не знаешь? Я тебя зачем на теплое место определил? Все должен знать.
— Да как же узнаешь, дядя? Он, то есть покойник, меня в свои дела не допускал, я больше по холопам и скотному двору управлялся.
— Плохо это, Васька, я не зря сюда первым прискакал, как только о несчастье услышал! Думай, где Ванька мог деньги спрятать! Не его они. Не успею я забрать, другие наследнички набегут, да все и растащат!
«Дядю» так расстроило неожиданное препятствие, что он, забыв и о своей дородности, и о самоуважении, вскочил со скамьи и начал трясти племянника за плечо.
— Экий же ты дурень, Васька! Прямо как мать твоя, покойница! Дурой сестрица была редкой, упокой Господи душу грешную! Меня бы слушалась… Ну, думай же ты, пустой человек!
Василию Григорьевичу такие характеристики ни себя, ни матери явно не понравились. Он взглянул на любимого дядюшку с холодным бешенством. Однако тот в самоуверенной глупости слышал и понимал только себя. Пришлось вмешаться мне.
— А казна-то у Ивана Ивановича была большая? — спросил я, глупо тараща глаза на замечательно умного родственника.
— А тебе-то что за дело, не знаю, как тебя звать, величать? — сердито спросил он.
— Мое дело известное, сторона, только если казна велика и в сундуке хранилась, так его еще ночью увез один человек. Как Иван Иванович, значит, уехал, так он в карете и увез!
— Кто?! — закричал «дядюшка», срываясь на визг. — Кто увез?
— Так тот боярин, что вчера с постельничим тайно разговаривал, — развернуто объяснил я управляющему, по чьему следу послать родственника.
— Кто такой, почему я не знаю? Зовут его как?! — вскочил тот.
— Имени не знаю, он мне не назывался. Вот может Василий Григорьевич вспомнит.
— Васька, ирод, вспоминай! Кто казну украл, тот и Ваньку убил! Ах, враги рода человеческого, Сатанаилы проклятые! Говори, что ты молчишь, как пень!
— Я тоже его по имени не слышал. В карете он приезжал, в боярском платье. Лошади белые, а сам роста небольшого, но в большом дородстве. Даже солиднее тебя, дядюшка будет!
— А, так вот это кто! Я так на него сразу и подумал! Ну, смотри он у меня! Сам воровать заречется и детям накажет! Будет ему еще на земле геенна огненная! — кричал «дядюшка», выбегая из горницы.
Мы понимающе переглянулись.
— Интересно, — спросил я, — как твой дядюшка сюда попал? Ворота ведь на запоре, а привратники после зерни и пьянки спят беспробудным сном. Неужели при такой солидности через завал перелез?