К этому я мог добавить, что она еще слишком молода, невинна, и я не знаю, куда меня завтра забросит судьба, и у наших отношений, скорее всего, не окажется будущего. Но ничего такого я, конечно, не сказал. Когда горит сердце, никакие разумные доводы людей не убеждают. То, что она влюбилась, я уже понял, и старался как-то обходить острые углы и не провоцировать наше сближение.
— Мне все равно, жить или умереть, — после долго молчания сказала девушка.
— Глупости, зачем нам умирать! — фальшиво бодрым голосом сказал я. — Мы еще с тобой и на этом свете поживем!
Она кивнула, но не в ответ на мои слова, а своим мыслям. Потом нарочито буднично спросила:
— Будем ложиться?
Вопрос прозвучал двусмысленно, и я растерялся. После боя нервная система оставалась напряженной, кровь не остыла, и я подумал, что если она немного нажмет, я точно не устою, а потом буду жалеть о случившимся и страдать от собственных несовершенств. Это только не очень умные женщины со сложными характерами, а оттого и судьбами, думают, что все мужики бессовестные. Мы, напротив, любим не только грешить, но и каяться, и мучится угрызениями совести.
— Что-то спать не хочется, — сделал я жалкую попытку отдалить неизбежное, уже самокритично осознавая, что сломался и сделаю все, что она захочет.
— Тебе нужно отдохнуть, — решительно сказала девушка, расстегивая мне кафтан.
Кажется, мы в тот момент поменялись половыми ролями, но в этом была моя небольшая мужская подлость, снять с себя моральную ответственность за совращение девственницы.
— Ну, что ты ждешь? — спросила она чужим голосом, не зная, как справиться с моей железной рубахой. — Раздевайся скорее!
Я стащил через голову кольчугу, остался в нательной рубахе и штанах, стоял на месте, не зная, что делать дальше. Прасковья оставалась в своем сарафане и головном платке, смотрела все тем же непонятным взглядом.
— Тебе помочь? — предательски дрогнувшим голосом спросил я.
— Помоги, — просто ответила она и подняла вверх руки.
— Господи! — воскликнул я. — Да что же это делается!
Вообще-то начиналось таинство слияния двух людей. Однако против этого было многое, и главное, религиозность и естественный стыд женщины, и моральные заморочки мужчины. Однако я, уже не очень понимая, что происходит, одним рывком вверх освободил девушку от всей ее одежды. Она вскрикнула и, хотя сама только что хотела этого, отскочила от меня и прикрылась руками.
— Нет, пожалуйста, не нужно! — умоляюще воскликнула Прасковья. — Только не сейчас!
— Как хочешь. А теперь ложись и спи, — с нескрываемой злостью разочарования сказал я и быстро вышел наружу.
На пустом дворе, прикрытые рогожами и утренним туманом, лежали два мертвые тела.
Я, не глядя в их сторону, быстро пошел через двор к пролому в заборе. Пустырь, ограниченный соседскими заборами, плавал в молочной белизне. Туман уже начал подниматься над землей, он клубился ленивыми седыми прядями, растворялся в прозрачном, прохладном воздухе, стекал каплями воды по черному дереву забора.
Я стоял и просто смотрел вперед. Сзади меня тронула за плечо легкая рука. Я знал, кто это, и не обернулся.
— Прости меня, — тихо сказала Прасковья, — но я не смогла, ты меня еще не любишь.
— Глупости, все-то вы женщины знаете лучше нас, мужчин.
— Наверное, это так и есть, — уверенно сказала она и добавила, — если ты очень хочешь, то пойдем, я согласна.
— Как-нибудь в другой раз, — сказал я, стараясь, чтобы фраза не прозвучала грубо. — Может быть, ты и права.
— Я так и знала, — прошептала она и заплакала. Время для любовных ссор и выяснения отношений она выбрала самое подходящее.
Нам с ней только и осталось, что стоять на пустыре и выяснять, кто кого больше любит.
— Расскажи мне о своей крестной, — попросил я, — как мне к ней легче подобраться?
Поворот разговора для девушки вышел неожиданным, и она, продолжая по инерции всхлипывать, ответила:
— Зачем ты к ней пойдешь, она такая красивая!
— Как это красивая? — не понял я. У меня уже в голове вполне сформировался образ хитрой, коварной старухи с фальшивой улыбкой, и никакие красавицы в него не вмещались.
— Красивая, — повторила девушка, — и я не хочу, чтобы ты туда шел один.
— Погоди, сколько же ей лет?
— О, она совсем старая, но еще очень красивая, — непонятно объяснила Прасковья.
— Старая, это значит сколько? — осторожно уточнил я.
— Не знаю, много, наверное, лет двадцать пять, может быть даже больше.
Я прикинул, и у меня не очень получилось представить себе жену приятеля ее отца, в двадцать пять лет уже вдовствующую три года, да еще почему-то ставшую крестной матерью шестнадцати-семнадцатилетней девушки. В таком случае ей должно было быть, когда родилась Прасковья, лет восемь-девять.
— Не ходи туда, я не хочу, чтобы ты там был без меня! — добавила она.
Я промолчал, но невольно подумал с обычным мужским цинизмом: «Милая, если ты боишься соперниц, то лучше не разжигай и без того воспаленное воображение, а тащи на лавку и покажи, что такое настоящая женщина, чтобы у мужика и мысли не возникло смотреть куда-то на сторону». Однако такие приземленные построения совсем не подходят для романтических девушек, потому я вместо здравых доводов привел другие: