— Был, Ниночка, я у вашего приятеля в больнице. Я вам скажу существенную разницу: мы делаем так, чтоб человек, сотрудник, помощник, я — были заинтересованы в деле, в работе. А у него дело, работа заинтересованы в человеке, в работнике. Как это получается? ! Я могу всех выгнать — ничто и никто на работе не пострадает при этом. У него не так. Какая-то поразительная внутренняя ответственность за слово, даже за мысль неизреченную, так сказать: он как будто понимает, что каждое слово, мысль — чуть родившиеся только — быстро стремятся стать фактом, делом — хотим мы этого или не хотим. Я посмотрел его работу, снимки рентгеновские — крайне обидно. Весь материал пропадет. И он безвестен.
Я посмотрел его работу, снимки рентгеновские — крайне обидно. Весь материал пропадет. И он безвестен.
— Да, Сергей Борисович. А какой материал!
— Конечно. Может украсить любую клинику. И его жалко, он-то на все махнул рукой. А можно сделать человеком его.
— Но как ему помочь?
— Надо как-то заставить его обратиться за помощью к клинике, например к нам. Мы б ему подкинули людей, скажем аспирантов, они бы систематизировали все, сделали бы несколько статей, где он бы был первым соавтором. Было бы написано, что это наша клиника, — статьи бы получили зеленую улицу. Ему, в конце концов, можно сделать, вернее, написать диссертацию. Клиника только б выиграла от этого.
— Да он не хочет иметь дело с клиниками. Так он хозяин. А клиника его прижмет.
— Конечно. Прижать немножко придется. Он должен реже рисковать. Реноме его несколько сомнительное в нашем мире. Но зато весь материал будет опубликован — нам плюс, ему навар, миру помощь.
— А как привлечь его! Эти наши проблемы для него не проблемы. «No problems!» — частая шутка его.
Сергей Борисович усмехнулся:
— Проблемы есть проблемы, и для каждого его проблема самая серьезная. Надо ему объяснить на его языке. Не будут же спорить люди, больные один радикулитом, другой зубною болью, у кого болит сильней. У каждого своя боль самая сильная. Один скажет, что у него будто весь зад забит зубами больными, а другой ответит, что рот его заполнен больной поясницей. Этот язык он поймет.
— Поймет. И поймет обоих, если помочь не может. Но не проникнется.
— Надо как-то создать ситуацию, чтоб он обратился к нам. Не хочу говорить даже, но вот как бы замарать чем-нибудь, что ли, чтоб можно было включиться и спасти. В конце концов, для его же пользы, для доброго дела, для добра, а не для зла. Поможем и ему и себе, а все общество наше будет знать его работы. А то ведь вон как его ошельмовали — и только потому, что не клиника. Надо ему помочь, Ниночка.
— И ума не могу приложить, хотя помочь ему очень хочется.
— Думайте, думайте. Вы ж хорошо к нему относитесь. И надо быть смелее, помнить свое истинное к нему отношение. Тогда все нормально будет.
— Да, очень хочется ему помочь. Только он не хочет ничьей помощи.
— Его ж материал — это клад! Знаешь, Анечка, мужик совершенно великолепный. Ты б увидела — тоже захотела б нам помочь. Ему помочь. А знаете, Ниночка, позвоните ему сейчас, попросите заехать, скажите, что я хочу посоветоваться с ним насчет жены. У нее холецистит, и скажите, что мне нужен здравый разум практического врача, не отвлеченного наукой. Скажите даже, так называемой наукой. Совет попросим. Он в немедицинской обстановке светский человек?
— Вполне.
— Так нет проблем! Звоните. — Нина сняла трубку.
— Можно Евгения Львовича? В больнице. Спасибо. Извините. Ушел в больницу.
— Позвоните туда. Опять взяла трубку.
— Можно Евгения Львовича? Женя, добрый вечер. Что у тебя случилось? После операции? Язва была?
Длинная пауза. Нина слушала, разводила руками, — мол, простите, не могу прервать. Сергей Борисович тоже замахал руками, мол, ничего, ничего.
— И опять свою кровь сдавал. Ну что за дурацкое пижонство. Ты уже просто кокетничаешь этим. И, по-моему, злоупотребляешь. Зачем тебе самоутверждаться собственной кровью… Ну хорошо, хорошо. Женя, я нахожусь у Сергея Борисовича, у него просьба к тебе: не мог бы ты приехать? Сейчас. Он хочет посоветоваться насчет своей жены… Не знаешь, что делать с больным?.. Вот заодно и посоветуешься с Сергеем Борисовичем.
— Правильно, на его языке надо, — улыбнулся Сергей Борисович.
— Не пижонь, не скромничай сверх меры без нужды. К тому же тебе после донорства твоего сладкий чай нужен. — Смеется. — Получишь. Гарантирую. А я за тобой заеду. Вот передаю…
Сергей Борисович взял трубку.
— Евгений Львович, бога ради, извините. У жены моей холецистит, не острый, но мне бы хотелось посоветоваться с вами как с человеком, который обладает незаурядным практическим разумом врача. — Смеется. — Я понимаю. Расскажете нам. Это же интересно. Мы недалеко. Она вас быстро привезет. Уже уехала. Спасибо большое вам заранее.
Мишкин положил трубку, вытянулся в кресле, посмотрел на свою перевязанную руку донора.
Конечно, может, он и пижонил, но, с другой стороны, когда начался фибринолиз, когда свертываемость крови и в течение двадцати пяти минут не наступала, обязательно нужно было перелить теплую, свежую кровь. Какое же пижонство, если у них одинаковая группа крови. И в конце концов, когда перелили его кровь, процесс фибринолиза приостановился. Следующий анализ подтвердил это. Можно было, конечно, бегать по больнице и искать других с подходящей кровью, но хорошо бы он выглядел при этом. Просто не было другого выхода.