— Пока оставили и разговоры и нас. А тут и кампания сокращения кончилась. Но осталась опасность, подорваны и вера и служебные отношения. И тоска в груди появилась.
— Ладно, не будем говорить о неприятном. Что ж болит у вас? Впрочем, это тоже не веселый, наверное, разговор.
— Евгений Львович, давайте начистоту. Как мужик с мужиком. И даже более чем начистоту. Я вам сейчас все выложу.
— С какой преамбулой! Слушаю вас, Сергей Алексеевич.
— Я убежден, что у меня рак толстого кишечника.
— Уж так сразу.
— Вы послушайте, не прерывайте. Я знаю вашу святую обязанность утверждать обратное.
— Ну ладно.
— Боли у меня давно. Носят они характер временами наступающей непроходимости. Симптомы ее классические. Прощупать ничего не удается. И тем не менее, если это рак, я думаю, что удалить уже его не удастся…
— Давно у вас болит?
— Около пяти лет.
— Ого! Рак! Так долго.
— Последнее время приступы чаще и все проявления непроходимости резче. В основном в последний год.
— Пять лет! Конечно, рак длится намного дольше, чем это себе представляли раньше, — я в этом убежден. Но пять лет боли!
А чем вы еще болели?
— Я здоровый человек, Евгений Львович. Только зубы.
— Каких-нибудь травм, операций не было?
— Лет семь назад аппендицит. И еще в детстве неудачно в воду прыгнул. Болел живот около двух недель, лежал в больнице, боялись разрыва печени подкапсульного. Вот и все.
— Вестимо, чего боялись. Прилягте, посмотрю. Доктор лег на диван. Мишкин присел на край.
— Не похудели?
— Последнее время немножко похудел.
— Вы смотрите, какая складка. Чтобы рак пять лет и такая складка. Слева у вас ничего не прощупывается. А справа… справа слепая кишка немного переполнена.
— Она-то и болезненна.
— Вестимо — раз переполнена. А какой у вас был аппендицит?
— Тяжелый для меня и для хирурга, но не гнойный. Он располагался, отросток, под печенью, был в спайках. Пришлось наркоз дать.
— Так ведь болеть после этого может. Спаечный процесс. Ведь он был и до операции, как вы говорите, а уж после и подавно.
— Евгений Львович, будем говорить начистоту и дальше, вы позволяете?
— Мы ж договорились.
— Если у человека рак, особенно неоперабельный, — так уж лучше его не лечить, пусть больной быстрей помрет. Так ведь?
— Никогда.
— Но для себя, не для меня, — мы ж договорились, доктор, — вы так думаете?
— Никогда я так не думал. Ни для кого. Если у больного непроходимость на почве рака, надо все равно оперировать и либо вывести кишку, либо обход сделать, если нельзя убрать опухоль. Мы должны выполнять работу по обету, взятому еще в юности. Мы уже не вольны. Мы не должны решать за рак, а должны делать, что умеем и можем. До конца.
— Вы действительно так думаете?
— Я не знаю, как я думаю, — я так делаю.
Мишкин сел в кресло. Доктор медленно одевался.
— Я-то уверен, что все доктора при раке неоперабельном ничего не делают. Это ж нецелесообразно — что-то делать, мучения продлевать.
— Нецелесообразно. Потому вы и не доверяете своим врачам в институте. Для вас нецелесообразно содержать доктора наук в институте. Нецелесообразно!
— Но у вас в больнице думают, по-моему, так же. Мы…
— Целесообразно! Кто знает, что целесообразно. Просто каждый должен делать свое дело, которому обучен.
— Да. Но посмотрим. Посмотрим, Евгений Львович.
— Кроме того, я убежден, ну не на сто процентов, а, скажем, на девяносто пять, что никакого рака у вас нет. В конце концов, анализы-то хорошие. Нет. Нет никаких оснований думать о раке. Я думаю…
В дверь постучали, и вошел больной.
— Евгений Львович, я сегодня ухожу…
— Простите, я сейчас занят. Я потом к вам подойду.
— Евгений Львович, вот у меня несколько вопросов к вам. Прочтите, пожалуйста.
Мишкин взял исписанную бумажную салфетку и сказал:
— Идите в палату. Я зайду к вам. — Больной ушел. — Это какой-то полусумасшедший. Я ему грыжу делал. Замучил меня. А во время операции ему было больно. Он стонал и извинялся, что вот он, мужчина, должен быть терпеливым, а не может сдержаться. Мне же еще приходилось его успокаивать. Представляю, что он написал. Вам как доктору, наверное, тоже можно прочесть. — Он стал читать: — «1. Какова должна быть длина шва? — Я же говорил. Вот так. Посмотрим дальше. — 2. Симметрично со швом другой стороны можно было сделать? Эстетика! — Интересно, что еще будет. — 3. Когда можно половую жизнь? — Ну это вопрос деловой. — 4. Если почувствую себя плохо, к вам приходить? 5. Сколько кг можно тащить в сумке? 6. Можно ли купаться, плавать, грести в лодке, играть в большой теннис? 7. Можно ли через месяц ездить за грибами, с большой корзиной и рюкзаком?»
— Ну что ж, имеет право. Вы знаете, Евгений Львович, французский невропатолог Шарко называл таких больных «больные с бумажкой в руке». Заберите, говорил он, бумажку, и пусть спрашивает наизусть. Важное не забудет. Забывается несущественное. С бумажкой больные — всегда ипохондрики.
— Кто ж знает, какими мы будем, когда заболеем.
— Я-то уже болен.
— Вы сейчас думаете, что вы не больной, а умирающий, вас ничто не интересует. А вот когда пойдет речь о выздоровлении и дальнейшей жизни — вот тогда посмотрим.
Вошла Наталья Максимовна:
— Извините, Евгений Львович, привезли больного, автотравма. Переломы, шок. Оперировать не надо. Нужно кровь переливать. Вторая группа — у нас одна ампула.