Оперирующий Агейкин шумит на сестер, что предварительно не проверили. Сестра в ответ кричит, что перед операцией было сто атмосфер, этого всегда заведомо хватало и на большую операцию, «сколько же надо просить, чтоб приехали мастера, ведь наверняка где-то утечка. Ведь было же сто атмосфер! Было!»
А Агейкин все шумно и крикливо сетовал, что никак он не может их привести к порядку. А сестра все кричит про утечку.
Наконец Агейкин говорит: «Что ж, я размываюсь и тогда иду заниматься баллонами. Потом приду помоюсь». Говорит он это с вызовом, упреком, укоризной. Кому?! К кому?!
И в это время, как архангел, в операционную вплыл Мишкин. — Евгений Львович, хорошо-то как! Кислород!
— А у вас что?
— Прободная. Зашиваем.
— Сейчас подключу.
Мишкин вышел на улицу. Притащил баллоны к кислородной распределительной установке. Подключил один. Потом заодно еще два пустых сменил и заменил новыми. Все закрутил. Уложил на место гаечные ключи и уже собрался закрывать ящик с кислородными баллонами, когда услышал за своей спиной: «Бог в помощь, доктор».
Все закрутил. Уложил на место гаечные ключи и уже собрался закрывать ящик с кислородными баллонами, когда услышал за своей спиной: «Бог в помощь, доктор». За спиной стоял техник, который раньше занимался всем тем, что сейчас делал Мишкин.
— А-а. Здравствуйте.
— Не захотели меня. Теперь сами давайте. Давайте, давайте, а я посмотрю. Посмотрю.
— Смотрите, смотрите, — в тон ему ответил Мишкин. — У вас же выходной. Отдыхать всем надо.
— Так вы ж не захотели меня, выгнали. Вот и давайте.
— Вы ж ходили пьяный на работу — вот и выгнали. Мишкин вспомнил скандал с этим вечно пьяным техником.
Его терпели потому, что никто не хотел за тридцать рублей в месяц приходить сюда после своего рабочего дня и заниматься этой немудреной работой. Его терпели и, как могли, старались не замечать его пьяные упражнения с баллонами. Однако всему бывает предел — однажды он наступил. И этого мастера — мастера! мэтра! — просто абсолютно никак не квалифицированного рабочего — выгнали.
— А кто ж за полставки, за тридцатку, будет у вас работать трезвым?
Мишкину нечего было возразить. И тем не менее он машинально, как всегда, вступил в дискуссию:
— Так вы ж у нас были совместитель. Это не весь ваш заработок.
— А это уж мое было дело. А за такие деньги кто ж трезвый будет работать. — Видимо, ему понравился аргумент, и он еще несколько раз его повторил.
Мишкин запер замок на кислородном ящике и собрался уходить.
— А между прочим, товарищ доктор, я вот чего, думаете, смотрю. Я сына привез к вам, — говорят, его сейчас оперируют. Так вы небось не оперируете его — с кислородом возитесь. Хорошо ли? — Пьяный почему-то засмеялся, увидев, по-видимому, в этом разделении труда что-то юмористическое, и стал хихикать над этим недоступно юмористическим.
Мишкин остановился:
— Да вы не волнуйтесь. Там все в порядке. Язву уже зашили. Сейчас операцию кончают. Так что все в порядке.
— А я и не волнуюсь. Я знаю… — И смех его перешел в слезы. — А жить-то будет, товарищ доктор? Он у меня один. Я ведь другой раз из окошка, вон я живу где, напротив, смотрю из окошка — вы баллоны переставляете. Ну, думаю, сам на месте, все в порядке в больнице, значит. И за кислород не беспокоюсь. Значит, будет жить? Будет?.. — И он опять заплакал.
— Да. Все в порядке. Уже зашивают.
— А то у него ведь никого. Худой. Матка умерла наша. А жены еще нет.
— Все в порядке. Это язва. Жить будет, а живность нарастет. Идите домой, а завтра к нему придете.
— Ну спасибо, товарищ доктор, а то за тридцатку кто ж будет трезвым баллоны переставлять.
И он, наверно успокоенный, пошел куда-то, может домой.
А Мишкин пошел в больницу, к семье, а потом, наверное, тоже домой.
Дома он играл с Рэдом, отвечал на Сашины вопросы. Часто не отвечал. Вопросов было много.
— Пап, а у Швейцера был кислород? Кто его подключал?
— А почему не было?
— А собака у него была?
— А что лучше — терапевт или хирург?
— А что важнее — сердце или легкие?
— А по русскому языку у тебя какая отметка была?
— А кто кроме Швейцера в Африке лечил?
— А сколько в Европе не хватает врачей?
-А что такое болезнь? А что такое здоровье? А собаки боль чувствуют? А можно оперировать без наркоза? А в театр со мной пойдешь ты или мама?
В театр пошел с ним Евгений Львович. Смотрели «Недоросль».
— Пап, а Фонвизин немец?
— Почему ты решил?
— А почему он Фон?
— А Фонтанов тоже должен быть немец? Я не знаю, кто предки у Фонвизина, но кровь его значения не имеет.
Он писал на русском языке, думал о российских бедах и проблемах, — значит, русский.
— Пап, а если на такси ехать — географию тоже знать не надо?
— Пап, а мы придем домой, тебе из больницы будут звонить?
— Не знаю, Сашок. А ты не хочешь?
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, а чтоб позвонили — хочу. Ведь ты им нужен.
Но в тот вечер из больницы не звонили, а когда Саша уснул, Мишкин позвонил туда сам.
Ему сказали, что в отделении все нормально, что он может продолжать спокойно отдыхать и что через десять часов они ждут его на работе.
— Галь, а ты мне карман в брюках зашьешь?
— Галя, а ты когда теперь дежуришь?
— А ты о Швейцере прочла книгу?