— Закажите быстренько по «Скорой».
— Да это все понятно. Что-то случилось с телефонной линией. Если гнать машину в центр переливания — не скоро будет. Вторая группа. Я спросила, у кого из наших есть. Не возражаете? У нас-то с вами первая.
— Подумаешь. И первую можно. Пойдем в операционную.
— Подождите же, Евгений Львович. Одногруппная же лучше! А согласных сдать свою кровь — полна коробочка. Если бы столько же было желающих, когда мы должны были сдавать кровь по разнарядке, — нас бы не ругали так в районе.
— Простите, Сергей Алексеевич. Дела. Я еще увижу вас. Пойдем.
— Конечно, конечно, Евгений Львович. У меня вторая группа, Евгений Львович, возьмите у меня. — Сергей Алексеевич испуганно и настороженно смотрел на коллег.
— Спасибо, Сергей Алексеевич. Возьмите у него тоже, Наталья Максимовна. Пошли быстрей.
В коридоре около операционной он остановился и сказал:
— Кровь у него возьмете, а переливать…
— Нам ему надо кровь перелить, а не то что брать у него.
Возьмите у него тоже, Наталья Максимовна. Пошли быстрей.
В коридоре около операционной он остановился и сказал:
— Кровь у него возьмете, а переливать…
— Нам ему надо кровь перелить, а не то что брать у него. А может, там рак.
— Дурочка ты, Наташа, а еще перебиваешь. Он же проверяет, что мы думаем. Если мы думаем, что рак, — значит, кровь не возьмем.
— Все понятно, но сам-то он должен понимать. Он ведь думает, что рак…
— А это его проблема. Кровь у него возьмем, а потом ему же и перельем ее.
— А у него рак?
— Кто его знает. Не похоже, но, может, и рак. Надо рентген сделать. Пойдем к этому шоку.
— Да там ничего не надо делать. Просто из шока выводить пока. Я пришла, чтоб предупредить о взятии крови у своих.
— Посмотреть надо все равно. Мы же дежурные. А кровь возьми у меня. Нельзя брать у среднего персонала, если сам заведующий еще не дал. Неприлично.
— Что за глупости. Во-первых, все прекрасно знают, что вы свою кровь уже не раз давали. А во-вторых, Евгений Львович, вы сами говорили, что к людям надо хорошо относиться, доверять заведомо. А сейчас?..
— Ты права. Это я заразился от доктора. Он никому из докторов не доверяет. Он весь в целесообразности. Лечить неоперабельный рак, он считает, нецелесообразно и не гуманно. А теперь всех врачей боится.
— А что он считает целесообразным — убивать, что ли?
— Он сейчас ничего не считает. Он в полном раздрызге чувств. По-моему, он путался, не понимая, кто врач, а кто палач, когда болезнь вступает в конфликт с целесообразностью. Ничего, мы его научим жить, а?! Лишь бы не рак был. Молодой совсем парень. Доктор наук.
— Доктор!
— Ну да. Пойдем, Наташа, все же надо посмотреть больного. Потом в ординаторской он сидел и разглагольствовал о том, как люди хорошо откликаются на действительные и конкретные нужды. Когда не для какого-то абстрактного плана или галочки. Четыре сестры и один врач дали кровь. А сейчас уже и со станции привезли. Крови достаточно сейчас.
— Но он еще тяжел. — Это Банкин, травматолог. — Больному еще вытяжение надо делать, еще возиться много.
— Теперь, наверное, опасности для жизни нет.
Но вот уже и больного вывели из шока, и вытяжение наложили, и травматологи смогли уйти домой. Все ушли. Наступил вечер. Пока дежурство легкое. Все спокойно, Дежурные Мишкин и Наталья Максимовна решили поесть. Вытащили из холодильника свои припасы, притащенные из дома, объединили. Наташа подогрела на плитке, что было предназначено для еды в теплом виде, и, так сказать, еще не очень усталые сели за стол.
***
МИШКИН:
Мы поели. Расселись в креслах. Стали ждать, отдыхать. Начали спокойный разговор дежурных, когда все в отделении сделали, а нового ничего не привезли.
Телефонный звонок.
Наташа взяла трубку.
— Алло… Сейчас нельзя. Она занята с больными. — Повесила трубку.
— Ну что такое, Наташа, трудно позвать сестру к телефону? А завтра ей придется звать тебя к телефону. Да и учти, уважения больше, доктор пошел звать к телефону сестру иль санитарку. Ты хоть посчитай — и увидишь, что выгоднее. И зачем это: «Сейчас нельзя. Она занята с больными». Фу. Мужики — те грубияны. Но ты не будь сукой.
Какой бы ты ни был резонер, но женщинам в такой тональности говорить нельзя. Конечно, она в слезы. Я уж и извинялся, и на бровях перед ней ползал. Дернул черт меня сукой ее назвать. Но, наверное, не в суке дело было. Просто самой неприятно, что так сказала. А все равно оправдываться стала:
— Виновата, Евгений Львович. Но так все надоели. Покоя хочется хоть какого.
Покоя хочется хоть какого. На дежурстве только и есть покой. Ну, привезут больного, так это нормально, работаешь, устанешь, но нормально устанешь. А дома! Дома нет покоя. Ведь уже скоро сорок лет мне. А до сих пор в кошмаре живем. Муж, родители мужа, ребенок и я. Вы же видели. Кресла-кровати наши ставлю днем на родительскую тахту. От этой тесноты ругань все время. А с кем — со свекровью, конечно. Хотя я ей должна быть благодарна по гроб. Отношения с мужем портятся. Сын носится по комнате аж голова шумит. В коридор выгнать нельзя — сосед больной, ругаются. Да и действительно больной. Уже два года болен. И до конца жизни болеть будет. В сердцах пожелаешь… Уж не скажу что, а потом маешься, сердце болит от такого. Говорят, скоро дадут квартиру. Уж пять лет говорят. На кооперативную денег нет. А скоро сорок — жизнь-то кончается почти. Вот и бережешь покой ординаторской. Вы уж простите. Сама знаю, что плохо. Эх Евгений Львович, дадут квартиру, заведу собаку, как вы. А вы тоже хороши. В общей квартире собака. И главное, все на Галю бросили, она ведь с собакой возится. Да в общей квартире. А здесь вы деликатный, для других. А ей каково. Так и ходим мы, несчастливые, за счастливчиками.