Филипп. Это нашли. Из газа сейчас и шубы делают.
Женя. Все верно, но дай досказать, потому как когда начнут играть Бразилия с Англией, то наука и все прочее должны будут умолкнуть. Ну дайте поговорить.
Володя. Ну, пыли дальше. Время на исходе.
Женя. Мы ждем, когда все ваши поверхностные науки сольются в одну нашу и создадут настоящую медицину. А пока не можете, не мешайте нам быть орденом, попами, шаманами, лицедеями, нам нужны клятвы, запрещения курить, пить, не есть сладкого или соленого, бегать трусцой и так далее, потому что все-таки мы много умеем и многим помогаем. А что умирают все же — так стопроцентная смертность останется до скончания мира, наверное.
Филипп. Что касается бега — час утром, и все прекрасно.
Женя. Не знаю. Чувствуешь ты себя, может, хорошо. Удовольствие свое имеешь. И я рад за тебя и за всех остальных радующихся бегунов. А вот полезно это или нет — время покажет, пока неизвестно.
Володя. Ну, теперь поболтай насчет духа. Ты сегодня наговорился. За всех.
Женя. А дух — это другая сфера. Здесь пока верить надо, как в медицину, как в бег, в прыг, в сахар, облепиховое масло… во все. Вот когда, вдруг, сумеют дух разложить на элементарные частицы да кварки, тогда мы тоже начнем его измерять странностями и шармом.
Филипп. Я опять вынужден включиться. Время вышло. Включаю телевизор.
Филл включил телевизор, и тут же раздался звонок.
Филипп. Да выключи ты его, Володька, к черту.
Володя. Всегда как что-то интересное — так телефон.
Всегда как что-то интересное — так телефон. Последний звонок, и все — выключаю. Я слушаю. У меня. Сейчас. Ну вот тебе! Из больницы. Ты начальник — дай быстрей решительные указания и садись, не мешай.
Мишкин. Вот так. И я поехал в больницу. Я не посмотрел, как играл Пеле. Не видел в этот раз игру Мура, Чарльтона. Я поехал в больницу, куда привезли тяжелую травму. Под крики и стенания ребят я еще позвонил Гале, но ее не было, а наш анестезиолог был в отпуске.
«Кто ж даст наркоз? — думал я в такси. — Интересно, что за травма. Сказали, черепная. И я поехал, даже не расспросив. Может, зря. А не помчался ли я, ничего толком не выяснив, из чистого пижонства. Не хотел ли просто показать ребятам, что ордена, подобные нашему, требуют служения, а не службы или обслуживания. Вот вы, мол, остаетесь получать удовольствие, а я вынужден… Напрасно я не расспросил как следует. Такой футбол пропустил. Теперь уже поздно. Этому пижонству полтора рубля. От Вовки до больницы. А если зря и побегу обратно ко второму тайму — то и все три рубля. Дорого тебе, папаня, это пижонство встанет. А вдруг оперировать придется. Кто ж наркоз даст? Конечно, Агейкин правильно вызвал. Молодец — не постеснялся. И от гордыни можно не вызвать».
В больнице мне ничего не рассказывали, а просто показали человека, у которого из лица торчал кусок, сектор циркульной пилы. Как древняя секира, этот сектор врубился прямо в середину лица, рассекая лоб, нос, верхнюю челюсть и разодрав нижнюю губу. Зубчатый край пилы был во рту. Больной был в сознании, кричал: «Спасите меня, доктора!» Рот, нижняя челюсть двигалась при этом, а пила пилила нижнюю губу. На снимке видно, что пила входила вглубь больше чем на половину черепа.
— Как он живет?
— Непонятно. И в сознании.
— Перестаньте кричать. Помолчите. Вы же хуже делаете. Как его зовут?
— Помогите!
— Ты смотри. Губу пилит. Перестаньте.
— Василий Петрович! Он не понимает. Он пьяный.
— Надо дать наркоз.
— Здесь сложный наркоз. Сестра не даст. Вера в отпуске, и Гали дома нет.
— Да помогите же!
— Господи, он же пилит себе рот.
— Налаживайте пока капельницу и введите сразу фентанил с дроперидолом.
— Да вы что, Евгений Львович! Откуда это у нас? Не выговорю даже. Это из той больницы невропатолог приносил. А своего нет. Тот кончился.
— Я по одному флакончику спрятал у себя в кабинете. Сейчас принесу.
Я взял у себя в запаснике снадобья из мира институтов и привилегий, отдал сестре, сказал, как делать, и тут мне пришла в голову идея.
— Группу крови определили?
— Третья.
Я побежал к телефону.
— Лев Падлыч, — я, по-моему, его и огорошил и шокировал таким именем, да еще на радостях от идеи стукнул по плечу, может быть, сильнее чем надо. — Идея! Идея, коллега Агейкин!
— Что это вы так обрадовались?
— Есть у нас телефон выездной бригады пересадок органов?
— Вы думаете, не вытянет? Я тоже так думаю.
— Дурак ты, Падлыч. — Я был, конечно, в излишнем восторге от идеи, придуманного имени и, наверное, выпитого вина, которое постепенно улетучивалось. — Давай телефон.
— Пожалуйста. Вот записан он.
— Алло! Здравствуйте. Трансплантация? У нас есть очень тяжелый черепной больной.
— Бесперспективный для вас?
— Знаете ли, пока живет, всякий перспективный. Как вам сказать. Очень тяжелый.
— Какая группа?
— Третья.
— Ох, это нам очень нужно. А что с ним?
— Кусок циркульной пилы расколол череп пополам.
— А так-то он здоровый был? Сколько лет?
— Тридцать четыре года.
Вошла сестра:
— Евгений Львович, ввели. Молчит. Вроде бы загрузился. Я кивнул головой и махнул рукой, чтобы шла туда, к больному.
— Сейчас приедем. У нас больной лежит на искусственной почке с уремией. Третья группа позарез нужна.