И вот Карсидар вплотную столкнулся с искусством старого ратника, который под вечер переправился на левый берег, предвидя, что его услуги могут кому-нибудь понадобиться.
Вячко внимательно осмотрел простреленную голень, осторожно ощупал вспухшие края отверстия, оставленного стрелой, прищурив серые с маленькими жёлтыми крапинками, необыкновенно пронзительные глазки, посмотрел на изнемогающего Карсидара, погладил своё выпуклое, совершенно лысое темя и, более не мешкая, перешёл к делу. Послав одного из воинов за водой, другого — нарвать какой-то травы, старик велел остальным отойти подальше и принялся нашёптывать загадочные слова:
— Рану исцеляю, кровь затворяю.
Два брата камень секут,
Две сестры в окошко глядят,
Две свекрови в воротах стоят,
Два свёкра за столом сидят.
Ты, свёкор, спать ложись, а ты, кровь, утолись!
Ты, свекровь, воротись, а ты, кровь, уймись!
Ты, сестра, отворотись, а ты, кровь, свернись!
Ты, брат, смирись, а ты, кровь, запрись!
А ты, раб Божий Давид, перекрестись!
Брат бежит, сестра кричит, свекровь ворчит, а свёкор молчит.
А будь моё слово крепко
на утихание крови у раба Божьего Давида,
по сей час, по сей час!
И не нарушится слово моё ни марой,
ни вороном, ни человеком.
Заклинаю Святой Троицей, Пресвятой Богородицей
и всеми святыми. Аминь.
Произнеся это трижды и трижды заставив Карсидара в соответствующем месте сотворить крестное знамение, старый ратник омыл рану речной водой, которую зачерпнул шлемом первый воин, приложил зелье, нарванное вторым, и перевязал голень. А в конце ритуала выхватил из костра обуглившуюся с одного конца ветку и этим обугленным концом, на котором ещё тлели оранжевые огоньки, с силой ткнул в сырое место на земле, куда стекала вода с раненой ноги. Зашипело, повалил дым, от которого стало тяжело дышать. Вячко хрипло закашлялся, но, несмотря на это, продолжал шептать что-то уж совсем неразборчивое.
— А теперь, воевода, ложись-ка спать, — посоветовал он и махнув рукой, сказал остальным:
— А вы ступайте подальше, дайте ему отдохнуть.
Оставшись один, Карсидар лёг на кучу хвороста, наваленную около костра, пристроил под голову седло, накрылся плащом. Ночь наползала на лагерь русичей, мгла поглощала всё вокруг, и от этого становилось как-то неуютно, жутко… Или это темнеет в глазах?! Вот уже и редкие окрики часовых заглушает странный писк, похожий на комариный… Порождённые горячкой видения разбегались и путались, как тесные и грязные улочки предместья Коптема. Вот, кажется, красивый город, и в таком живописном месте расположен, а вода тамошнего озера — просто хрусталь. Зато от нагромождения лачуг в предместье делается так тоскливо… Недаром там случилась прескверная история с Читрадривой… Или связанная с Читрадривой…
Карсидар застонал не то от боли в ноге, не то от досады на себя. С чего это он вспоминает Орфетанский край и Читрадриву, когда нужно спать?! Старый ратник прав, сейчас он нуждается только в отдыхе и в заживлении раны! И всё…
Но благодатный, спасительный сон бежал от Карсидара, подсовывая вместо себя какие-то дикие бредни. Вообще, после всех манипуляций с водой, огнём и травами, после странного заговора, в котором были перемешаны дикие суеверия, упоминания о здешнем Боге, Его святых и одновременно о тёмных силах, Карсидару стало только хуже. Раненому казалось, что его тело усохло, сморщилось, что кожа сделалась тонкой, как хороший пергамент, на котором писались самые важные королевские указы, и натянулась на чётко обозначившийся скелет. Вроде бы он уже не живой человек, а по недосмотру покинутый в мире людей бесплотный дух, ошибочно втиснувшийся в узкие неудобные рамки тела.
Вроде бы он уже не живой человек, а по недосмотру покинутый в мире людей бесплотный дух, ошибочно втиснувшийся в узкие неудобные рамки тела. Возможно, так чувствует себя дряхлый старец, стоящий одной ногой в могиле. Может быть, Карсидар тоже в состоянии узреть эти чёрные тени, неслышно порхающие вокруг, взглянуть прямо в мёртвые, остекленевшие, вытекшие или выклеванные хищными птицами глаза тех, кто уже давно умер и теперь зовёт его в далёкий, неизведанный, полный опасностей путь, хотя никакие опасности не в силах повредить духу, ибо он — это не бренная плоть…
Могучим усилием воли Карсидар рванулся сквозь липкую паутину, обволакивающую сознание, забился, заметался на подстилке из хвороста. Голова сползла с седла, и раненый стукнулся левым виском о мягкую землю. Это окончательно привело его в чувство. Кряхтя и постанывая, точно некто неведомый водрузил на его плечи огромный тяжёлый валун, Карсидар сел. Не подобает поддаваться болезни, отчаянию и страху смерти королевскому воеводе, которому вверено сорок тысяч жизней! Нельзя этого допустить, поскольку от удачи или неудачи похода, от победы или поражения зависит дальнейшая судьба Русского королевства, Киева, его собственной семьи…
Карсидар почувствовал, что мысли вновь путаются в голове и разбегаются в разные стороны, что он не в состоянии ни собрать их воедино, ни сосредоточиться, ни просто успокоиться. Раненый уже проваливался в бездонную пучину болезни и наверняка был бы побеждён ею окончательно и бесповоротно, когда часовые, охранявшие лагерь с юга, подняли тревогу. Карсидар слабо улыбнулся деревянными потрескавшимися губами: татарские псы действительно прятались неподалёку и решили напасть на русичей ночью! Что ж, придётся драться. Зачем валяться на куче хвороста и чувствовать, как жизнь угасает в тебе подобно костру, в который забыли подбросить веток? Лучше сложить голову в честном бою, как и подобает мастеру. Даже у Пеменхата не получилось умереть в постели, хоть он и сделался почтенным трактирщиком. Даже Ристо…