Да уж, Александру крупно повезло. Князь осознал допущенную оплошность и быстро, а главное вовремя, вернул дружины на родную землю. Он расположил рать в южной части Чудского озера, а в качестве неприятного сюрприза для врага приготовил боковой удар из засады, на какие был большим мастером.
Крестоносцы не разгадали хитрой уловки. С достойным лучшего применения упрямством они попёрли «свиньёй» на то, что легкомысленно сочли всем новгородским войском. И получили по заслугам: четыре сотни рыцарей было убито, ещё полсотни попало в плен, а уж сколько полегло там пеших кнехтов, никто не считал. Да и как сосчитать убитых, когда часть немцев вообще провалилась под лёд…
Вот как раз перед столь неожиданной развязкой приключилась с Александром великая беда. Когда молодой двадцатидвухлетний князь упивался победой, преследуя по льду удиравших без оглядки врагов, то был ранен в левое плечо. Противокольчужная стрела пробила навылет мякоть плеча, не задев кости. Можно сказать, это была не серьёзная рана, а пустяковая царапина. Александр и не придал ей значения, просто на полном скаку обломил стрелу с двух сторон, чтобы не мешала. После сражения остатки древка, имевшего зловещий чёрный цвет, извлекли, рану промыли, по всем правилам прижгли и перевязали. Казалось, о ней можно было забыть.
Если бы… Пока войско победителей совершало переход к исполнившемуся ликованием Новгороду, всё было нормально. Однако уже на подходах к городу князь сделался задумчивым и рассеянным; когда с ним заговаривали, отвечал односложно, отрывисто, иногда невпопад, после чего надолго замолкал. А на Ярославовом Дворе, где собралось грандиозное вече, Александр, слезая с коня, споткнулся и едва не грохнулся наземь. К своему месту, находящемуся на почётном возвышении, прошёл, не глядя ни на кого, даже на красавицу жену Прасковью, дочь пинского князя Брячислава Васильковича. Досидеть до окончания празднества князь не смог, а хмельного мёда за славную победу так и не выпил ни капли. Неожиданно в самый разгар веселья он поднялся и, сославшись на плохое самочувствие, отбыл вместе с Прасковьей в княжескую резиденцию в Городище, хотя сам архиепископ Спиридон упрашивал героя Ледового побоища остановиться у него в Детинце. А приехав к себе, слёг в постель да так больше и не встал с неё.
Никто не понимал, что приключилось с князем. Казалось, рана его не беспокоит, а наоборот заживает. Простреленное плечо не опухало и не отекало. Некоторые подумали, что чёрная стрела была отравлена, да только никаких признаков отравления у Александра не наблюдалось. Он просто тихо и неумолимо угасал, как лампадка, которую забыли заправить маслом. Кожа лица и рук больного пожелтела, сделалась пергаментно-прозрачной, сквозь неё резко проступили сеточки красноватых и голубоватых пульсирующих прожилок. Временами князя бросало в жар, который внезапно сменялся ознобом, на лбу проступала испарина.
Тогда решили, что проклятая стрела была заколдована. Пленных рыцарей допросили с пристрастием, надеясь, что хоть кто-то из них признается в бесчестном злодеянии. Но несмотря на все старания заплечных дел мастеров, добиться чего-либо от этих безземельных дворянчиков, державшихся надменно даже в плену, не удалось.
Если причиной загадочной болезни князя и было колдовство, приходилось признать, что командная верхушка отряда крестоносцев не была причастна к его применению.
Как бы там ни было, архиепископ велел на всякий случай посадить в головах постели Александра монахов, день и ночь читавших Писание. Тут же молилась за выздоровление мужа Прасковья Брячиславна, стоя на коленях перед иконой Божьей Матери. Кроме того, князя поили святой водой, трижды в день омывали ею простреленное плечо и раз в день — всё тело.
А больному становилось всё хуже. Его мучения продлились пять дней. За это время Александр не съел ни крошки, только маленькими глоточками пил освящённую воду да различные травяные отвары, которыми его пытались пичкать собранные со всего города и окрестностей лекари. Но уже ничто не помогало князю. На третий день болезни он перестал узнавать окружающих, а на четвёртый уже и воды не мог выпить. Ночью у Александра был сильнейший жар, тело сотрясали судороги. Под утро пятого дня болезни он начал бредить, громко выкрикивать бессвязные обрывки фраз и метаться по постели. Сидевший в изголовье монах уронил Молитвослов и бросился будить архиепископа, ночевавшего в другом крыле дома. Однако, вернувшись в опочивальню, они обнаружили распростёртое на полу бездыханное тело князя Новгородского Александра, прозванного в народе Невским, и взахлёб рыдающую над ним Прасковью. Выбежал тогда архиепископ Спиридон из комнаты, выкрикивая как безумный: «Погиб!.. Погиб!..»
Поднялся тут стон и плач по всему Великому Новгороду. Тужили люди за князем, ох, тужили! Хоть и любил новоприставившийся посвоевольничать, хоть и посягал на исконные права новгородцев, всё же боронил Александр родную землю от лютого врага. Потому и толпились люди под окнами княжеского терема днём и ночью, шумели не переставая, перешёптывались, всё гадали, что ж это за странная смерть постигла их князя, но ответа не находили. А потом, когда покойного омыли, нарядили в богатые одежды и оплакали, как и полагается по христианскому обычаю, от княжеской резиденции, что в Городище, и до самого храма святой Софии Новгородской шла за его гробом несметная толпа народа. И не было в ней человека, который бы не плакал, будь то ратник, всего несколько дней назад громивший вместе с Александром рыцарей, степенный купец, бородатый ремесленник, слабая женщина или малое дитя. Связанные крепкими верёвками рыцари, которых в качестве военного трофея гнали за гробом победителя, глаз не смели поднять от земли, опасаясь, как бы новгородцы не учинили над ними расправу.