Профессор посмотрела в сторону Гейлорда.
— Опасайтесь, чтобы ваша злоба не испортила жизнь и здоровье вашему потомству. Ненависть порождает ненависть — эта старинная этическая теорема доказана биологией!
Профессор Франклин повернулась и вышла из аудитории. Каблуки профессора не стучали, а крахмально скрипели, будто втыкались в мёрзлый снег. Студенты сидели молча, зябко поводя плечами.
Бессолнечная осень царила в университетском городке, и промозглый туман сжимал тёплые шары света вокруг уличных фонарей. Грустное время умирающей листвы.
«В безмолвии органных рощ звучит аккордом листопад.
..»
Профессор Лвин медленно шёл в университет, прихрамывая на правую ногу. Проклятая нога — весь последний год она ныла, не переставая, и это ощущение уже стало привычным, как застарелая зубная боль. Привычным стало и умение не тревожить ногу при быстрых поворотах тела. Да какие уж тут быстрые повороты! Профессор Лвин почувствовал себя старым совсем недавно, но легко привык к этому состоянию и стал передвигаться исключительно не спеша. «О, демоны чёрной дыры! Я хожу по этой дороге уже больше сорока лет — сначала студентом, потом — молодым постдоком, потом — профессором…»
Лвин вздохнул и запахнул на груди плащ. В молодости он не замечал, что под университетским куполом прохладно, а сейчас со сквозняками у него началась нешуточная война.
Пройдя квартал профессорских домов, Лвин свернул на Шайн-стрит. Он не любил эту улицу. Ему не нравились ни шеренга небогатых пластиковых домов, ни подростки, которые постоянно «тусовались» — профессора передёргивало от этого мерзкого словечка — на скамейках в крошечном скверике с десятком деревьев и газоном, обычно вытоптанным до голой убитой земли. Вот и сейчас в сквере сидело с полдюжины девиц и парней — гогочущих, с раскрашенными причудливыми волосами, с бутылками чего-то законного или незаконного в руках. У всех сигареты с разноцветными дымами, модные животы в тату-голограммах. «И не холодно же шалопаям!» — сердито подумал профессор. Он, не поворачивая головы, миновал молодёжную компанию. Оттуда не донеслось ничего, кроме хохота. Иногда свистят. Как-то крикнули вслед: «Старик, тебе надо выпить, тогда согреешься!»
Работаешь, работаешь, как вол, и вдруг одним прекрасным хмурым утром осознаешь, что жизнь прошла, а Эйнштейн из тебя не получился. Жена тебя бросила, дети к тебе равнодушны… А самое главное — твоя работа никому не нужна. Только для тебя и ещё для нескольких старых придурков научная работа — это поиск истины. Для всех остальных — лишь поиск денег. Как только челюсти зацепили финансовый сосок, поиск заканчивается — истина никого всерьёз не интересует, требуется лишь оплаченное движение к ней, желательно — медленное и сытое. Вот если к живительному источнику приблизится конкурент, тогда необходимы резкие движения локтями — под рёбра его, под рёбра! не подпускать к кормушке!
Демон Максвелла! Когда-то и Лвина финансировали по полной программе, но сенсационные результаты задерживались, а главное — дружить профессор не очень умел, — вот денежный поток и обмелел… Лвин стал исхитряться: проектировал всё более простые приборы и планировал лишь быстрые эксперименты, но ручеёк денег иссякал стремительнее, чем дешевело его оборудование. И вот — уже который год его установка ржавеет, а молодёжь вся разбежалась к более перспективным и молодым профессорам. Он остался один, без денег и помощников.
«Да всё равно — эти студенты поголовно глупы и ленивы! А все коллеги — сволочи! Хотел дать на вечер одному деятелю прочитать корректуру своей новой работы… — Профессор свирепо выпятил губу. — Изумительно красивая вещь! А этот болван и говорит: «Не могу, занят, мы с друзьями вечером пульку решили расписать…» Что за пулька такая дурацкая?! Хотел бы я знать! Нет, не хочу я этого знать!»
Только и осталось, что копить желчь и выливать её на головы во всём повинных студиозусов, а между лекциями — на ещё более виноватых коллег по департаменту. Правда, признался себе профессор, это никак не приближает окончание работы над установкой, скорее — отдаляет…
Ну, хоть какая-то компенсация и психологическая разрядка у него должны быть?!
Профессор в преотвратном настроении зашёл в свою лабораторию и посмотрел на настенные часы — ровно девять. Когда ты научишься опаздывать, старый мешок с костями? Повесил плащ на крючок, ворча что-то себе под нос, — и тут обнаружил на стуле возле секретарского стола (самой секретарши в помине давно не было: и денег нет, да и что там секретарить-то?) какую-то девицу.
Когда ты научишься опаздывать, старый мешок с костями? Повесил плащ на крючок, ворча что-то себе под нос, — и тут обнаружил на стуле возле секретарского стола (самой секретарши в помине давно не было: и денег нет, да и что там секретарить-то?) какую-то девицу.
— Сегодня никаких зачётов! — рявкнул он.
Посетительница недоуменно распахнула глаза. Профессор присмотрелся — и понял, что это не студентка университета, а школьница. Совсем плохо стал видеть, заходя с уличного света в лабораторный полумрак. Лвин устыдился своей резкости.