Раздаётся голос Хеймитча и разъясняет. — Знаю, тебе это не понравится, но нам нужно, чтобы ты выступила с речью.
— С речью? — спрашиваю я, тотчас же ощутив тошноту.
— Я продиктую её тебе, строчка за строчкой, — успокаивает он меня. — Тебе придётся лишь повторять то, что говорю я. Посмотри, в горе никаких признаков жизни. Мы выиграли, но битва продолжается. Поэтому мы подумали, что, если ты выйдешь на ступени Дома Правосудия и выложишь всё — расскажешь всем, что Орех уничтожен, что пребывание Капитолия в Дистрикте-2 окончено — то тебе, возможно, удастся заставить остатки их войск сдаться.
Я вглядываюсь в темноту за пределами площади.
— Я даже не могу разглядеть их войска.
— Вот для чего нужен микрофон, — говорит он. — Тебя будут транслировать: как твой голос по аварийной аудиосистеме, так и твоё изображение повсюду, где у людей есть доступ к экранам.
Я знаю, что на площади есть пара огромных экранов. Видела их на Туре Победителей. Возможно, это бы сработало, будь я подходящей кандидатурой для подобного рода вещей. Но я не подхожу. Кстати, мне пытались надиктовывать в ранних пробах для промо, и эта затея провалилась.
— Ты могла бы спасти множество жизней, Китнисс, — напоследок говорит Хеймитч.
— Хорошо. Я попытаюсь, — отвечаю я ему.
Так странно — стоять снаружи, на самом верху лестницы, при полном параде, в ярком освещении, но без видимых зрителей, перед которыми я буду выступать с речью. Будто я устраиваю свое представление для луны.
— Давай сделаем это по-быстрому, — говорит Хеймитч. — Ты слишком уязвима.
Моя телевизионная группа, расположившись на площади со специальными камерами, подаёт знак, что они готовы. Я говорю Хеймитчу, что можно начинать, затем нажимаю кнопку на микрофоне и внимательно слушаю, как он диктует первую строчку речи. Моё огромное изображение загорается на одном из экранов на площади, когда я начинаю говорить.
— Люди Дистрикта-2, это Китнисс Эвердин говорит с вами со ступеней Дома Правосудия, где…
Два поезда одновременно, скрипя, подходят к вокзалу. Когда открываются двери, люди вываливаются в облаке дыма, принесённого из Ореха. У них, по меньшей мере, должно было возникнуть подозрение относительно того, что ожидает их на площади, потому что было видно, что они стараются действовать незаметно. Большинство из них распластались на полу, и град точно направленных пуль гасит лампы внутри вокзала. Они прибыли вооружёнными, как и предвидел Гейл, но кроме всего прочего они ранены. Можно разобрать стоны в тихом ночном воздухе.
Кто-то отключает освещение на лестнице, оставляя меня под защитой теней. Внутри вокзала бушует пламя — один из поездов, должно быть, сейчас полыхает огнём — и густой чёрный дым клубится из окон. Не имея иного выбора, люди начинают выбегать на площадь, задыхаясь, но воинственно размахивая оружием. Мой взгляд стремительно проносится по крышам, окружающим площадь. Каждая из них укреплена повстанческими пулемётными постами. Лунный свет мерцает на канистрах с горючим.
Молодой мужчина, шатаясь, идёт от вокзала, одна его рука прижата к окровавленному куску ткани на щеке, другая ¬волочит оружие. Когда он спотыкается и падает лицом вниз, я вижу след ожога на спине его рубашки, а под ней — воспаленную плоть. И внезапно я понимаю: он — ещё один пострадавший в пожаре, вызванном обвалом в шахте. Ноги несут меня вниз по лестнице, и я бегу к нему.
— Остановитесь! — кричу я повстанцам. — Прекратите огонь! — слова эхом разносятся над площадью и за её пределами, когда микрофон усиливает мой голос.
— Остановитесь!
Я приближаюсь к парню, наклоняюсь, чтобы помочь, и в этот момент он медленно становится на колени и наводит ствол мне на голову. Я инстинктивно отступаю на несколько шагов, поднимаю лук над головой, чтобы показать, что мои намерения не опасны. Теперь, когда обе его руки на рукояти оружия, я замечаю рваную рану на его щеке, где что-то — может быть, падающий камень — пробило плоть. Человек пахнет жжёной одеждой, волосами, мясом и топливом. Его глаза обезумели от боли и страха.
— Замри, — шепчет голос Хеймитча мне в ухо.
Я следую его приказу, понимая, что эту сцену сейчас, должно быть, видит весь Дистрикт-2, а может быть, и весь Панем. Сойка-пересмешница во власти человека, которому нечего терять.
Бессвязная речь парня еле слышна.
— Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен тебя застрелить.
Весь остальной мир уходит на второй план. Есть только я, которая смотрит в отчаянные глаза человека из Ореха, который требует назвать хотя бы одну причину. И, без сомнения, я сумею придумать тысячи причин.
Но слова, что срываются с моих губ: — Не могу.
По логике, следующее, что должно было произойти, — он спустит курок. Но парень сбит с толку, пытаясь понять смысл моих слов. Я и сама испытываю замешательство, когда осознаю, что сказанное мною — абсолютная правда, и благородный порыв, который вел меня через площадь, сменяется отчаянием.
— Не могу. Ведь в этом проблема, да? — я опускаю лук. — Мы взорвали вашу шахту. Вы сожгли дотла мой Дистрикт. У нас есть все основания убить друг друга. Так сделаем это. Осчастливим Капитолий. Я устала убивать для них их же рабов, — я бросаю лук на землю и подталкиваю его ботинком.