— Конечно, мы попытаемся, Прим, — говорит Бити. — Просто мы не знаем, насколько нам повезёт. Если вообще повезёт. Мне кажется, что страшные события труднее всего искоренить. На самом деле именно такие мы и запоминаем лучше всего, в конечном счёте.
— И мы пока не знаем, какие ещё воспоминания были подделаны, кроме тех, что о Китнисс, — говорит Плутарх. — Мы собираем в единую команду специалистов в области психического здоровья и военных профессионалов, чтобы предпринять контратаку. Лично я настроен оптимистично — он полностью выздоровеет.
— Неужели? — язвительно спрашивает Прим. — А ты что думаешь, Хеймитч?
Я немного сдвигаю руки, так что могу видеть выражение его лица сквозь щель. Он измучен и удручен, признаваясь: — Я думаю, что Питу может стать немного лучше. Но…. я не думаю, что он когда-нибудь станет прежним.
Я опять тесно смыкаю руки, закрывая щель, отгораживаясь ото всех.
— По крайней мере, он жив, — говорит Плутарх, будто теряя терпение со всеми нами. — Сноу казнил стилиста Пита и его группу подготовки сегодня вечером в прямом эфире. Мы понятия не имеем, что случилось с Эффи Бряк. Пит травмирован, но он здесь. С нами. И это определённое улучшение по сравнению с тем его положением, в котором он был двенадцать часов назад. Давайте не будем об этом забывать, ладно?
Попытка Плутарха подбодрить меня — пронизанная новостью об очередных четырёх, а возможно и пяти, убийствах — каким-то образом приводит к обратному результату.
Порция. Группа подготовки Пита. Эффи. Усилие, направленное на сдерживание слёз, заставляет мое горло сжиматься, пока я снова не начинаю задыхаться. В итоге у них нет выбора, кроме как дать мне успокоительное.
Когда я просыпаюсь, то думаю о том, станет ли отныне укол успокоительного единственным доступным мне способом, чтобы заснуть. Я рада, что мне нельзя говорить в течение нескольких следующих дней, потому что я ничего не хочу говорить. И делать. По сути, я образцовая пациентка — мою вялость принимают за сдержанность и повиновение указаниям врачей. Я больше не чувствую желания расплакаться. На самом деле мне удаётся удерживать только одну простую мысль: изображение лица Сноу, сопровождаемое шёпотом в моей голове. Я убью тебя.
Моя мама и Прим по очереди кормят меня, упрашивая проглотить кусочки мягкой пищи. Периодически меня навещают люди, чтобы сообщить последние новости о состоянии Пита. В его теле все же остается большое количество яда… Его лечат только незнакомые люди, выходцы из Тринадцатого, никого из дома или Капитолия к нему не допускают, чтобы не запустить какие-нибудь опасные воспоминания. Команда специалистов трудится долгими часами, вырабатывая стратегию его выздоровления.
Предполагается, что Гейл не должен меня навещать, так как прикован к кровати с каким-то ранением в плечо. Но на третью ночь, после того, как я приняла лекарства, и свет погасили на время сна, он бесшумно проскальзывает в мою палату. Он ничего не говорит, просто пробегает пальцами по синякам на моей шее, касаясь меня легко, как крылышки мотылька, и, запечатлев поцелуй между моих глаз, исчезает.
Следующим утром меня выписывают из больницы с указаниями не делать резких движений и говорить только, когда это действительно необходимо. Я не связана расписанием, поэтому бесцельно слоняюсь, пока Прим не освобождается от своих больничных обязанностей, чтобы отвести меня в последнее жилище нашей семьи — отсек. 2212. Идентичный предыдущему, но без окна.
Лютик теперь снабжается дневным пищевым рационом и лотком с песком, размещённым в ванной под раковиной. Когда Прим укладывает меня в постель, он вспрыгивает на мою подушку, соревнуясь за её внимание. Она баюкает его, оставаясь сосредоточенной на мне.
— Китнисс, я знаю, что всё, произошедшее с Питом, ужасно для тебя. Но не забывай, что у Сноу были недели, чтобы обработать его, а у нас он только несколько дней. Есть шанс, что прежний Пит, тот, что любит тебя, всё ещё внутри. Пытается вернуться к тебе. Не переставай верить в него.
Я смотрю на мою маленькую сестрёнку и думаю, как же она унаследовала все те лучшие качества, что проявились в нашей семье: исцеляющие руки нашей матери, рассудок отца и мой боевой дух. Также в ней было нечто ещё, нечто всецело её собственное. Способность, заглянув в запутанную жизненную неразбериху, увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Неужели она может оказаться права? И Пит сможет вернуться ко мне?
— Мне надо в больницу, — говорит Прим, укладывая Лютика в кровать рядом со мной. — А вы двое составите друг другу компанию, ладно?
Лютик соскакивает с кровати и бежит за ней к двери, громко жалуясь, когда его оставляют за дверью. Мы с Лютиком поганая компания друг для друга. Примерно через 30 секунд я понимаю, что не смогу оставаться запертой в подземной камере, и оставляю Лютика предоставленным самому себе. Заблудившись несколько раз, я в итоге добираюсь до отдела Спецобороны. Каждый встречный пялится на мои синяки и я не могу избавиться от чувства смущения до такой степени, что натягиваю воротник почти до самых ушей.
Гейла, должно быть, тоже выписали из больницы сегодня утром, потому что я гахожу его в одном из исследовательских кабинетов вместе с Бити. Они совершенно поглощены измерениями, склонив головы над чертежами. И пол, и стол, устланы различными вариантами набросков.
Они совершенно поглощены измерениями, склонив головы над чертежами. И пол, и стол, устланы различными вариантами набросков. Другие эскизы пришпилены к обитым кожей стенам и заполняют экраны нескольких мониторов. В черновых линиях одного из чертежей я узнаю вздёргивающую петлю-ловушку Гейла.
— Что это? — сипло спрашиваю я, отвлекая их внимание от бумаг.