— Как твоя электрическая ловушка на арене? — спрашиваю я.
— Точно. И видишь, как она отлично сработала? — говорит Бити.
Ну… не так уж и отлично, думаю я.
Мы с Финником пытаемся остаться в штабе, куда наверняка придут первые новости от спасательной команды, но нам запрещают, потому что здесь ведётся настоящий военный бизнес. Мы отказываемся покидать отдел Спецобороны, и поднимаемся в комнату с колибри ждать новостей.
Завязываю узлы. Завязываю узлы. Ни слова. Завязываю узлы. Тик-так. Это часы. Не думай о Гейле. Не думай о Пите. Завязываю узлы. Мы не хотим есть. Пальцы содраны и кровоточат. Финник, в конце концов, сдаётся и принимает согнутое положение, как на арене, когда атаковали сойки-говоруны. Я совершенствую свою миниатюрную петлю. Слова «Висячее дерево» повторяются в моей голове. Гейл и Пит. Пит и Гейл.
— Ты полюбил Энни сразу, Финник? — спрашиваю я.
— Нет, — прежде чем он продолжает, проходит довольно много времени, — она постепенно захватила меня.
Я пытаюсь заглянуть себе в душу, но в данный момент я могу чувствовать только, как Сноу постепенно захватывает меня.
Наверное, уже полночь, или наступил следующий день, когда Хеймитч открывает дверь. — Они вернулись. Нас ищут в больнице — Мой рот открывается с потоком вопросов, но он отрезает — Это всё, что я знаю.
Я хочу бежать, но Финник реагирует так странно, словно он потерял способность шевелиться, поэтому я беру его за руку и веду, как маленького ребенка. Через отдел Спецобороны к лифту, который ездит туда-сюда, и дальше в больничное крыло. Шумное место с выкрикивающими приказы врачами и ранеными людьми, которых перевозят по коридорам на их кроватях.
В нас ударяется каталка с молодой женщиной с побритой головой и в бессознательном состоянии. Её тело покрыто синяками и сочащимися струпьями. Джоанна Мейсон. Она на самом деле знала тайны повстанцев. По крайней мере, одну обо мне. И вот чем она за это заплатила.
Через дверь я бросаю взгляд на Гейла, раздетого до пояса, по лицу течёт пот, когда врач извлекает что-то из-под его лопатки парой длинных щипцов. Ранен, но жив. Я зову его, и хочу подойти к нему, но медсестра отталкивает меня назад и не пускает.
— Финник! — Что-то между воплем и радостным криком. Красивая, только немного грязная, молодая женщина — с тёмными запутанными волосами и глазами зелёными как море — бежит нам навстречу ни в чём ином, как в простыне. — Финник! — И вдруг есть только эти двое, пробирающиеся через пространство, чтобы дотянуться друг до друга. Они сталкиваются, обнимаются, теряют равновесие и ударяются о стену, где и остаются. Сливаясь в одно целое. Неразделимое.
Я чувствую укол зависти. Не к Финику или Энни, а к их уверенности. Никто вокруг не мог сомневаться в их любви.
Боггс в потрёпанной одежде, но невредимый, находит Хеймитча и меня. — Мы вытащили всех. Кроме Энобарии. Но так как она из Второго, сомневаемся, что она выживет. Пит в конце коридора. Эффект газа как раз заканчивается. Тебе лучше быть там, когда он очнётся.
Пит.
Живой и здоровый — может, не совсем здоровый, но живой, и он здесь. Далеко от Сноу. В безопасности. Здесь. Со мной. Через минуту я прикоснусь к нему. Увижу его улыбку. Услышу его смех.
Хеймитч улыбается мне. — Тогда пойдём, — говорит он.
Я чувствую, что у меня кружится голова. Что я скажу? Ой, ну кого волнует, что я скажу? Пит будет рад независимо от того, что я сделаю. Он скорее всего будет меня целовать. Интересно, это будут такие же поцелуи, как те последние на пляже на арене, поцелуи, о которых я даже не смела подумать до этого момента.
Пит уже очнулся, сидит на одной стороне кровати, выглядит растерянным, пока три врача успокаивают его, светят фонариком в глаза, проверяет его пульс. Я разочарована, что он не увидел первым моё лицо, когда очнулся, но он видит его сейчас. На его лице отражается неверие и что-то более сильное, что я не могу понять. Желание? Отчаяние? Конечно, и то, и другое, потому что он отметает врачей в сторону, вскакивает на ноги, и бежит ко мне. Я бегу ему навстречу, раскрывая руки, чтобы обнять его. Его руки тоже приближаются ко мне, чтобы погладить моё лицо, я думаю.
Мои губы как раз собираются произнести его имя, когда его пальцы смыкаются на моей шее.
Глава тринадцатая
Холодный ошейник натирает шею и мне гораздо труднее контролировать дрожь. Ну, по крайней мере, я больше не нахожусь в вызывающей клаустрофобию и наполненной механическим машинным жужжанием и пощёлкиванием камере сканера, прислушиваясь к бестелесному голосу, командующему лежать смирно, пока я стараюсь убедить себя, что всё ещё могу дышать. Даже теперь, будучи заверенной в том, что непоправимого вреда нет, я всё ещё ощущаю нехватку воздуха.
Даже теперь, будучи заверенной в том, что непоправимого вреда нет, я всё ещё ощущаю нехватку воздуха.
Основные для команды медиков вопросы, касающиеся повреждений моего спинного мозга, дыхательных путей, вен и артерий, были сняты. Ушибы, хрипота, боль в горле, это странное несильное покашливание, беспокойства не вызывают. Всё будет хорошо. Сойка-пересмешница не потеряет свой голос. А где, хотелось бы спросить, доктор, определяющий, не теряю ли я рассудок? Только мне нельзя сейчас разговаривать. Я даже не могу поблагодарить Боггса, когда он приходит проведать меня. Он тщательно изучает моё состояние и говорит мне, что видел травмы гораздо хуже у солдат, которые на тренировках изучают удушающие захваты.