— Ну и тварь, — бросил Квисс ей вслед.
Он забарабанил массивными пальцами по столу и выразительно поглядел на Аджайи. Она кивнула и выложила пустую кость домино.
— Да я не к тому. — Квисс тоже сделал ход. — Мне показалось или тебе стало не по себе? Она ведь намекала на те обстоятельства, которые привели тебя в изгнание. — Он исподтишка метнул взгляд на свою компаньонку и тут же отвел глаза; она это заметила и мысленно улыбнулась.
— Возможно, — произнесла Аджайи, изучая домино. — Не пора ли все-таки рассказать друг другу, почему мы оказались в замке. За какие провинности нас отправили в ссылку
— Ну… — Квисс не проявил особой радости. — Пожалуй. Не исключено, что мы даже найдем в этих историях какую-нибудь подсказку… приблизимся к правильному ответу: понимаешь, если у нас окажется что-то общее… похожие причины… вдруг это поможет нам отсюда выбраться? — Он вопросительно поднял брови, ожидая подтверждения.
— Аджайи, из соображений тактичности, решила не напоминать, что в свое время, по прибытии в замок, приводила именно такие доводы. Однако Квисс решительно воспротивился ее предложению поделиться своими несчастьями. Тогда она решила, что ей остается только одно — запастись терпением.
— У меня нет возражений, Квисс. Если, конечно, ты не против.
— Я? Нет, я совсем не против, — быстро заговорил Квисс и, помолчав, добавил: — Только… ты первая.
— Тогда слушай. — Аджайи для храбрости набрала побольше воздуха. — Со мной приключилось вот что… Я служила адъютанткой Офицера Философии; в нашей эскадре он носил звание маршала…
— Ты была адъютанткой самого Офицера Философии? — с уважением переспросил Квисс.
— Именно так, — подтвердила Аджайи. — Он был страстным охотником и, хотя это занятие давно ушло в прошлое, любил возвращаться к открытой природе и к старым добрым обычаям — никогда не упускал такой возможности. Мне было понятно его желание приобщиться к истокам, испытать единение с природой — пусть даже с чужой природой, — в этом нет ничего предосудительного, но я не скрывала, что он, по-моему мнению, не знал меры. Например, он принципиально не брал с собой никакие средства связи или перемещения, не говоря уже о современном оружии. У нас были только допотопные ружья да собственные ноги.
— Стало быть, ты его сопровождала в этих вылазках, — отметил Квисс.
— Приходилось, — пожала плечами Аджайи. — Он брал меня с собой потому, что ему было интересно со мной спорить — так он говорил. На охоту мы отправлялись вместе. Со временем я вполне преуспела в искусстве риторики и приноровилась к старинному оружию, до которого он был сам не свой. Кроме того, я научилась уклоняться от его ухаживаний, да он и не проявлял особой настойчивости. Как-то раз, уже под вечер, на одной такой… территории… мы пробирались через болото за огромным зверем, которого он подстрелил; нас замучила мошкара, мы выбивались из сил, оказались без всякой связи с эскадрой, не считая заранее назначенной контрольной встречи, промокли и оголодали… впрочем, буду говорить только за себя — он-то был совершенно счастлив… и вдруг он споткнулся о полузатонувший ствол дерева или о какую-то корягу и в падении, видимо, зацепил пальцем за курок; а на его ружье — на этой старинной игрушке — даже не было предохранителя; выстрел пришелся ему в грудь.
Ранение оказалось очень тяжелым; он оставался в сознании, но страдал от невыносимой боли (брать с собой нормальные медикаменты он тоже отказывался). Нужно было первым делом вынести его из болотной жижи и хотя бы дотащить до каменистой гряды, которая виднелась из тумана; но стоило мне до него дотронуться, как он начал страшно кричать; тут я вспомнила, что читала в каком-то историческом романе, как у солдат, раненных из древнего огнестрельного оружия, без всякой анестезии извлекали пули и как при этом облегчали боль; почему-то мне показалось, что в тех обстоятельствах следовало проделать то, о чем я читала, даже если практическая польза была бы невелика, и тогда я вынула пулю из своего собственного ружья и вложила ему в рот, чтобы он сжимал ее зубами, пока я буду тащить его на берег.
— А дальше? — спросил Квисс, когда Аджайи замолчала.
Она со вздохом продолжала:
— Это была разрывная пуля. Как только он ее прикусил, ему снесло голову.
Квисс хлопнул себя по колену и зашелся смехом:
— Да что ты говоришь? Разрывная? Ха-ха-ха!
Он раскачивался на стуле, все так же хлопал себя по колену и давился от хохота. На глаза навернулись слезы, и ему даже пришлось опустить домино — три последние кости — на стол лицевой стороной вниз, чтобы придержать руками колышущийся живот.
— Я так и знала, что найду у тебя сочувствие, — сухо сказала Аджайи и выложила очередную пластинку из слоновой кисти.
— Потрясающая история, — изрек Квисс, изнемогая от смеха, утер дряблые щеки и взялся за домино. — Полагаю, ему пришел конец. — Он сделал ход.
— Ты очень догадлив, — в раздражении бросила Аджайи. Впервые за все время общения с Квиссом она повысила голос, не сдержав досады. Он даже удивился. Старательно пряча неприязнь, она закончила: — Его мозги разлетелись по всему болоту. И меня облепили с головы до ног.