Указав на одну из деревянных фигур, на черного ферзя, Аджайи произнесла:
— Больно ты суров. Угрозами ничего не добьешься. Между прочим, здесь шах и мат.
— Много ты понимаешь… — начал было Квисс, но вздрогнул, когда до него дошел смысл ее слов.
Он впился тяжелым взглядом в клетчатую черно-белую ленту, висящую в воздухе прямо перед ним:
— Как это?
— Шах и мат, — подтвердила Аджайи надтреснутым старческим голосом. — Если не ошибаюсь.
— Где? — негодующе вопросил Квисс и заерзал на стуле, изобразив на лице досаду, смешанную с облегчением. — Здесь только шах; еще можно уйти из-под удара. Вот так. — Он резко вытянул руку и сделал ход белым слоном, поставив его на одну черную клетку дальше, перед своим королем. Аджайи улыбнулась и покачала головой; она приложила пальцы к самому краю поблескивающей эфемерной полосы, будто нащупывала в воздухе невидимый предмет. На поверхности призрачной ленточной доски, словно явившись из темной бездны, возник черный конь. Квисс набрал полную грудь воздуха, собираясь запротестовать, но смолчал.
— Прости, так уж вышло, — сказала Аджайи. — Вот теперь действительно мат. Она произнесла эти слова совсем тихо, но тут же пожалела, что вообще заговорила. Ей стало совестно, однако Квисс был так поглощен гневным созерцанием доски, что ничего не слышал, в напрасной надежде он крутил головой то вправо, то влево, но не находил ни одной нужной фигуры.
Слегка отодвинувшись назад, Аджайи смогла размяться. Она сделала несколько круговых движений руками, прогнула спину, а сама между тем думала, так ли уж было необходимо — вернее, уместно — наделять их с Квиссом столь дряхлыми телами. Вероятно, смысл заключался в том, чтобы все время напоминать им о быстротечности времени, о смертности всего живого. Если так, то подобная мера выглядела излишне жестокой — даже притом, что они находились в этом странном, ни на что не похожем месте, даже притом, что они пребывали в странном оцепенении (коль скоро замок был насквозь проморожен, то промерзли и они; коль скоро замок постепенно разрушался, а они оставались все в том же состоянии, то их будущность и надежды тоже неотвратимо рушились). С трудом поднявшись из-за стола на негнущихся ногах и бросив последний взгляд на скорбную фигуру старика, который все еще искал выход из этого безнадежного положения, Аджайи прихрамывая, прошлась по исцарапанному стеклянному полу и оказалась на светлой, продуваемой ветром галерее.
Она бессильно оперлась на квадратную в сечении колонну посредине аркады, отделяющей зал от галереи, и вгляделась в заснеженную даль.
Ничем не нарушаемая белизна простиралась до самого горизонта, и только едва уловимые тени придавали хоть какое-то разнообразие мертвенно-голой равнине. С правой стороны — Аджайи это доподлинно знала — можно было перегнуться через перила (впрочем, она этого не делала, так как побаивалась высоты), чтобы увидеть каменоломни, а за ними — покрытую снегами гряду невысоких безлесных холмов. Но она не стала себя утруждать… У нее не было особого желания смотреть на холмы и каменоломни.
— Э-э-эх! — взревел позади нее Квисс, и она обернулась как раз в тот миг, когда он в яростном бессилии махнул рукой над поверхностью узкой призрачной доски.
Шахматные фигуры так и разлетелись во все стороны, но они исчезали из виду, как только падали ниже уровня, на котором прежде стояли, словно их уничтожал какой-то невидимый луч. Исключение составила только пара королей, которые улетучились, даже не успев свалиться с доски. Сама доска померцала секунду-другую, затем начала медленно угасать, пока не пропала совсем, а Квисс так и остался сидеть, с тоской уставившись на деревянный столик. Слабое свечение кристалла в середине затейливой резной столешницы постепенно тускнело и, наконец, тоже погасло.
Аджайи подняла брови, ожидая, что он посмотрит в ее сторону, но этого не произошло. Он так и сидел — сгорбив спину, опершись локтем о колено и подпирая ладонью заросший подбородок.
— Все эти проклятые кони, будь они неладны, — прошипел он через несколько минут, сверля глазами пустой стол.
— Что ж поделаешь, — сказала Аджайи и ушла с открытой галереи, потому что налетевший ветер закружил маленькие снежные вихри вокруг ее ног, обутых в тяжелые башмаки, — зато игра окончена.
— Я надеялся, будет пат. — Можно было подумать, Квисс обращается не к противнице, а к столу. — Мы же договорились.
— Так быстрее.
Аджайи присела на табурет. Проникший сверху луч робко заиграл на резной столешнице, над которой все с тем же горестным видом сидел Квисс. В полумраке Аджайи не спускала глаз со своего компаньона. У него было широкоскулое лицо, заросшее густой бородой, в которой перепутались черные и белые пряди. От маленьких желтых глазок расходилась сетка глубоких морщин, будто рябь на поверхности стоячей воды. Он так и не посмотрел в ее сторону; она с этим смирилась и обвела глазами просторное помещение.
Зал, погруженный во тьму, был почти квадратным; его украшало множество колонн. Если сюда и проникал какой-то свет, то в основном через аркаду галереи. По замыслу освещение должно было поступать и сверху, и снизу, но на самом деле его, можно сказать, не было и в помине; именно это обстоятельство — а также то, что здесь было гораздо холоднее, чем положено, — и заставило Квисса примерно час назад отправиться на поиски хоть кого-нибудь из челяди.
Заранее было условлено, что он вежливо попросит добавить тепла на их этаже, однако с его слов Аджайи поняла, что он не сумел воздержаться от своих обычных грубостей и угроз. Спустись туда она сама — было бы намного больше проку, но у нее опять не гнулось больное колено, и она боялась ходить по лестнице.
Она подняла глаза к потолку, где причудливая колонна — как и все остальное множество таких же опор — раструбом перетекала в гладкое, толстое, бледно-зеленое стекло. Вверху, в холодной мутноватой воде, извивался один-единственный продолговатый контур, источающий молочно-белое свечение.