Игнатий Иевлевич стал с 1656 года игуменом монастыря Богоявления после Елисея. Поставление Игнатия Иевлевича в игумены, как об этом свидетельствует его письмо к Федору Михайловичу Ртищеву, не обошлось без содействия как последнего, так и А. Л. Ордина-Нащокина. Одновременно с этим полоцким и витебским епископом был назначен марковский игумен Каллист. Патриарх Никон в своей жалованной грамоте от 13 марта 1656 года особо подчеркнул необходимость «отрочат… усердно желающих учению, чтению… учити и наказывати, избирая на сие учителей, во благих свидетельствованных и богобоязненных».
И новый игумен Богоявленского монастыря, где уже и ранее была школа, начал деятельные розыски тех, кому бы он мог доверить преподавание в братской школе. Весна 1656 года прошла в бесплодных поисках. Но случай улыбнулся наконец ему: во время пасхального богослужения Игнатий Иевлевич заметил своего бывшего ученика по киевской школе — Петровского-Ситниановича. Они встретились после богослужения, и Самуил долго рассказывал игумену о своих мытарствах. Внимательно отнесся к молодому человеку бывший профессор, подробно распросил его об учебе в Виленской коллегии, тщательно изучил сохраненный Самуилом диплом…
Решение было неожиданным: Иевлевич предложил недавнему студенту стать монахом и заняться воспитанием детей в братской Богоявленской школе.
Советовался ли Самуил с родителями? Мы не знаем, да, по-видимому, и никогда не узнаем об этом. Но, верно, долго колебался молодой, полный сил и юношеских надежд Самуил. Ему пришлось по душе предложение игумена быть учителем, но пугала мрачная перспектива иноческой жизни. «Инок» — значит одинокий… Он должен обречь себя на безбрачие, забыть все земные блага, подчиниться определенному уставу и иметь своей целью служение идеалам, достижимым лишь путем самоотречения и удаления от мира… А это вело, в частности, и к отказу от собственного своего имени. Много дней провел в беседах с ним многоопытный игумен. Решающим было то, что в условиях того времени учителем могло быть только лишь лицо духовного сана: школа управлялась церковью, гражданских учителей еще не было.
И вот произошло событие, резко изменившее всю жизнь молодого белоруса: Самуил принял иночество под именем Симеона. 8 июня 1656 года Игнатий Иевлевич произнес приветственное слово в монастырской трапезной, обращенное к новому иноку. Отныне черная монашеская ряса станет его единственной одеждой, а крест и книга — его постоянными спутниками…
У нас есть лишь один источник, который может косвенно разъяснить, что побудило Симеона к этому шагу. Вероятно, он предполагал, что, будучи монахом, сможет плодотворнее заниматься наукой, поэзией, драматургией. Уже позднее в своем интересном стихотворении «Женитьба», включенном в сборник «Вертоград многоцветный», он писал, что человек, посвятивший себя науке, не должен жениться, потому что и жена, и дети будут удалять его от книг. При этом поэт ссылается на авторитет Эпикура и Теофраста, также предостерегавших мудрецов от женитьбы. Жена, утверждает Симеон, заботится только о нарядах да удовольствиях, она ревнива и корыстолюбива, нет от нее покоя ни дома, ни вне его, — и вот конечный вывод поэта: остерегайся бед супружества, склонись на покойное место к книгам.
Приняв иночество, бывший студент стал учителем (дидаскалом) в братском училище полоцкого Богоявленского монастыря.
У недавнего студента было одно преимущество: он был «свидетельствованным» (то есть со свидетельством об образовании) учителем; видимо, и в остальном он отвечал предъявляемым требованиям, хотя в первое время и преподавал лишь в младших классах.
ГЛАВА 2
Остановимся подробнее на преподавательской деятельности Полоцкого. Ведь всю свою сознательную жизнь он был учителем — сначала в братской Богоявленской школе, потом в московской Заиконоспасской и, наконец, стал наставником царских детей.
Он не ограничился только педагогической практикой, сразу же активно вступил в споры о путях образования и просвещения в России.
Для русского общества эта тема была острой и актуальной. Выходили рукописные статьи, в которых защищалось право на изучение латинского языка. Известны нам и произведения, написанные в защиту греческого направления в образовании. Заглавия их говорят сами за себя: «Довод, яко учение и язык еллино-греческий наипаче нужно-потребный, нежели латинский язык и учение», или: «Учитися ли нам полезнее грамматики, риторики, философии и теологии и стихотворному художеству, и оттуду познавати божественная писания, или, не учася сим хитростям, в простоте богу угождати и от чтения разум святых писаний познавати — и что лучше российским людем учитися греческого языка, а не латинского». Дело, конечно, не в том, какой язык нужно было изучать в первую очередь, а в том, что крылось за этим спором. Сторонники «латинского» образования стремились сблизить Россию с Западной Европой, расширить круг светских наук, преподаваемых в школе, ввести в практику школьного образования философию, риторику, естественные науки. Сторонники греческой образованности, наоборот, пытались отгородиться от влияния Запада и посвятить все школьное время на изучение греческого языка и православного богословия.