В этом весь Аввакум, с его аскетизмом, с его суровостью и одновременно жалостью к жертвам своей суровости — «и плачю… а мучю»…
Но, как моралист, он терпит поражение и сознается в этом. Он всегда точен и правдив…
Другая его попытка воздействовать на грешника суровыми мерами оказалась более удачной.
Обитал в ту пору в «губительном Вавилоне», Тобольске, некий монах — пьяница, ерник и сквернослов. Напившись, он лез с кулаками на своего архимандрита, воевод ни в грош не ставил, срамил на площадях при каждой встрече…
Однажды ночью он решил покуражиться над Аввакумом. Грязный, расхристанный, опухший от пьянства чернец стоял под окнами его дома и, колотя кулаками в ставни, вопил:
— Учитель, эй, учитель! А ну подавай мне царствие небесное!
Наконец дверь отворилась, и на пороге выросла высокая фигура Аввакума.
— Чего тебе?
— Царства небесного хочу, да поскорей!
«Беда моя. Как быть?» — подумал Аввакум, и тут в голову ему пришла шальная мысль…
— А можешь ли ты испить чашу, которую я тебе поднесу?
— Могу! — дерзко ответил монах. — Сейчас давай, немедля!
Аввакум впустил монаха в избу и велел пономарю поставить посреди комнаты скамью, приготовить веревку потолще и топор, которым рубили мясо. А сам с книгой в руках стал читать отходную. Оторопевший монах слушал молча. Но когда ему велели попрощаться со всеми, а потом набросили на него веревку и распластали на лавке, весь хмель с него соскочил.
Монах дергался на лавке, кося глазами в сторону пономаря, взявшегося за ручку топора.
— Государь, виноват, пощади, помилуй! — жалобно скулил чернец.
— Ослабь веревку, — приказал Аввакум пономарю. Монах рухнул на пол к ногам протопопа. Жестокий век, жестокие нравы, жестокая шутка.
И Аввакум ничем не отличается от других. Дикий юмор был тогда в ходу.
Мало того. С монаха содрали мантию и клобук, вложили ему в руки четки и велели отбить полтораста поклонов. И всякий раз пономарь веревкой перетягивал монаха по спине. «Насилу дышать стал: так ево упочивал пономарь-ёт!»
Как только дали монаху отдохнуть, бросился он в незапертую дверь, перемахнул в чем был через забор и бегом…
Пономарь ему вслед:
— Отче, отче! Мантию и клобук возьми! Но монах только рукой махнул.
— А, горите вы со всем!..
Не до мантии. Вернулся монах за своей мантией лишь через месяц, да и то в избу побоялся войти. Потом он Аввакуму при встречах еще издали кланялся. Даже воеводы благодарили Аввакума за то, что унял буяна.
А тем временем у оставшихся за архиепископа Струны с Чертковым разгорелась вражда, «великий несовет». Струна был делец, рвач, «правых винил, а виноватых оправдывал для своей бездельной корысти». Аввакум жил с ним довольно мирно, но за месяц до приезда архиепископа начались великие беды.
Как-то привязался Струна к дьячку Аввакумовой церкви Антону. И уже в Судном приказе хотел подвергнуть его пытке. Но Антон утек, прибежал в церковь к Аввакуму. Струна собрал людей и бросился в погоню. Побаиваясь сурового протопопа, он не решился ввести своих людей в церковь и вошел один. И это было его роковой ошибкой.
Аввакум пел вечерню, когда Струна заскочил в церковь и на «крылосе» ухватил за бороду Антона. Аввакум прекратил службу, бросился к двери и запер ее. Отрезанный от своих, Струна оказался в западне и вертелся по церкви «как бес». Аввакум с Антоном изловили дьяка, разложили на полу и стегали до тех пор, пока он не попросил прощения.
Но стоило Струне выйти за порог, как он и его родственники подняли на ноги весь город. В полночь толпа, предводительствуемая попами и монахами, пришла к избе Аввакума, намереваясь «посадить в воду», утопить протопопа. То ли двери оказались крепкими, то ли воевода князь Василий Иванович Хилков пособил, но жив остался Аввакум. Только с той ночи не стало ему житья, за ворота носа не кажи, куда надо — крадучись пробирайся. Сопровождал его и охранял сын боярский Матвей Ломков по приказу, видно, воеводы. Совсем одинок стал Аввакум; народ и прежде к нему в церковь почти не ходил, а теперь того и гляди растерзают. Как-то Аввакум еле успел скрыться от толпы в воеводском доме, в тюрьму просился — все под караулом будет. А добрый князь Василий Иванович мятежников боится и только плачет, глядя на Аввакума. Княгиня его, добрая душа, открыла сундук и говорит:
— Полезай, батюшко, я над тобой сяду, как придут тебя искать к нам.
Выручил протопопа вернувшийся из Москвы архиепископ Симеон. Бросилась владыке в ноги одна девка, жаловалась на своего отца и на Струну. Она и ее мать «подали челобитную Струне — жена на мужа, а дочь на отца, что тот мужик дочь свою насильствовал. И он, вор, сделал по неправде». Мужик дал Струне полтину, и дьяк мужика оправдал, а жену и дочь велел бить без пощады. Архиерей приказал привести мужика, который на очной ставке во всем сознался.
Пришла очередь отдуваться жадному дьяку. Посадили его в хлебню на цепь. Архиепископ велел «сыскать в правду приказному Григорью Черткову и протопопу с соборяны». Но Струна не стал ждать разбирательства. Просидев сутки, он с цепью ушел в город к воеводам и крикнул «слово и дело государево» на Аввакума.
Как бы воевода Хилков ни относился к протопопу, он обязан был дать делу ход. Даже хозяин терял власть над холопом, если тот выступал доносчиком. Со Струны сняли цепь и приставили к нему сына боярского Петра Бекетова.