В то время надо было иметь великую дерзость мысли, чтобы так писать. А черпал эту дерзость Аввакум в своем представлении о равенстве всех людей перед богом. В «Евангелии учительном», изданном в 1652 году, он мог прочесть, что всем людям одинаково даны «разум и самовластие», «равно сияет солнце на всех: на благих и на лукавых…»
«Ныне же равны вси здесь на земли, — писал Аввакум, — нечестивии ж и паче наслаждаются». Его рассуждения о равенстве православных, братьев «по духу», мало отличаются от заветов раннего христианства. Но Аввакум не терпел отвлеченности. Примеры из русской действительности придавали евангельским идеям острое социальное звучание.
Аввакум выступал в защиту личных достоинств человека, считая, что люди равны по своей природе. Богатую и родовитую Морозову он иронически спрашивал: «Али ты нас тем лучше, что боярыня?»
Из этого не стоит делать вывод, что Аввакум был последовательным борцом за демократию, но в условиях строго иерархического общества уже само подобное рассуждение обладало огромной взрывчатой силой. И нетрудно себе представить, как воспринимались послания Аввакума в народе.
Суете, всему «внешнему» Аввакум противопоставлял напряженную духовную жизнь. Для чего живет человек? Стяжательства ли ради? Не имеют ценности богатства Морозовых, не говоря уже о бедняцком имуществе — «мешок да горшок, а третье — лапти на ногах». Тем, кто трусил и ссылался на то, что дети малы, жена молода, разоряться не хочется, Аввакум приводил в пример стойкость Морозовой и ее подруг.
«А ты — мужик, да безумнее баб, не имеешь цела ума: ну, детей переженишь и жену утешишь. А за тем что? Не гроб ли?..»
Есть и спать для того, чтобы жить. Жить для того, чтобы есть и спать. Начисто отвергал Аввакум подобную «философию». Смысл жизни был для него в борьбе, в напряженном искательстве «правды». Он обличал «пьяных и блудных», поработившихся «страстям века сего», и славил тех, кто мог гордо сказать:
— Никово не боюся, ни царя, ни князя, ни богата, ни сильна, ни диявола самого!
Туго набитое «чрево» становится у Аввакума как бы символом и причиной всех зол. Даже отход от раскола князя И. И. Хованского он объяснял боязнью вельможи «покинуть» фаршированные куры и крепкие меды. Князь церкви, в описании Аввакума, непременно был толсторожим и «колебал» упитанным брюхом. Новый фасон иерейской одежды с высокой талией давал ему повод для ядовитых восклицаний:
«А ты, что чреватая жонка, не извредить бы в брюхе робенка, подпоясываешься по титькам! Чему быть? И в твоем брюхе-то не меньше робенка бабья накладено беды-то, — ягод миндальных, и ренсково, и романеи, и водок различных с вином процеженным налил. Как и подпоясать? Невозможное дело — ядомое извредить в нем!»
В том же «Евангелии учительном» говорилось, что человек «самовластно» выбирает, как ему жить. «Никого не понуждает бог: или добре живет, или зле…» Аввакум, наверно, не раз возвращался к этой мысли и опять же не мог воспринять ее отвлеченно. Понимание «добра и зла» он переводил из моральной плоскости в чисто политическую. Зло для него было заключено в «никонианстве», иные критерии оценки человека как-то стушевывались — их подавлял жесткий партийный принцип. Здесь — добро, там — зло. Здесь — высокая духовность, там — низменная страсть к обогащению, суетное желание сделать карьеру любой ценой.
— Жги, государь, крестьян; а нам как прикажешь, так мы в церкви и поем. Во всем тебе, государь, не противны; хоть медведя дай нам в алтарь, и мы рады тебя, государя, тешить, лишь нам погребы давай, да кормы с дворца.
Так, по Аввакуму, будто бы говорили царю церковные власти, готовые ради дворцового «пайка» поощрять любые преступления против народа.
О своем враге, митрополите крутицком Павле, Аввакум писал:
«Тот не живал духовно, — блинами все торговал, да оладьями, да как учинился попенком, так по боярским дворам блюды лизать научился; не видал и не знает духовнаго-тово жития».
В житейских примерах своих Аввакум порой опускался до сплетни. Все годилось в дело, когда речь шла о развенчании врагов. Так же все годилось для обмана никониан. В своих советах старообрядцам Аввакум мастерски рисует целые житейские картины, поясняя ими, как вести себя с начальниками и попами. Впрочем, он не отговаривал своих сторонников от царской службы, советовал скрывать свои взгляды, продвигаться и «добро творить».
Аввакум гордился своей славой учителя. «Мне неколи плакать, всегда играю с человеки… В нощи что пособеру, а в день и рассыплю». Ему верили, но иные его советы были жестокими…
Отчаявшись найти правду, поиски которой стали смыслом его жизни, Аввакум писал другу: «Пропала, чадо, правда, негде соискать стало, разве в огонь, совестью собрався, или в тюрьму — по нашему».
Не только «капитоны», но и десятки «правоверных» старообрядцев проповедовали:
— О братие и сестры! Радейте и не ослабейте! Великий страдалец Аввакум благословляет и вечную вам память воспевает. Текайте да все огнем сгорите. Подойди-ка, старче, с седыми своими власами! Приникни, о невеста, с девическою красотою! Воззрите в сию книгу, священную тетрадь — не мутим мы вас, не обманываем! Зрите слог словес и чья рука! Сам сие чертал великий Аввакум, славный страдалец…