— Скажи, а почему я на тебя произвожу впечатление человека, которого все время надо подбадривать?
— Предполагаю, потому, что я принимаю твои интересы очень близко к сердцу, — Силвест представил себе ухмылку Кэлвина, хотя модель не содержала в себе визуальных компонентов. — Во всяком случае, я верю в то, что сказал. Думаю, чем глубже будем мы спускаться, тем меньше вероятность того, что в нас почуют нечто вредоносное. Это как человеческое тело — большая часть болевых рецепторов лежит в коже.
Силвест вспомнил желудочные колики, которые однажды вызвал тем, что выпил слишком много холодной воды во время поездки из Чазм-Сити, и подумал, есть ли хоть капелька смысла в том, что ему только что сказал Кэлвин. Впрочем, сказанное действительно успокаивало, в этом сомнения нет. Но правда ли, что все, что лежит глубже, обязательно будет полусонным? Тогда мощные наружные оборонительные системы теряют смысл, ибо то, что лежит ниже, не работает так, как того хотели амарантяне? Не был ли Цербер шкатулкой для драгоценностей, которая обладает прочным замком и ослепительной полировкой, но которая не содержит ничего, кроме проржавевших насквозь побрякушек.
Думать так не стоит. Если все происходящее имеет смысл, если последние пятьдесят лет его жизни имеют хоть какое-то значение, а не наполнены пустыми мечтами, то здесь должно быть Нечто, стоившее того, чтоб его искали. Это ощущение было трудно выразить словами, но Силвест был уверен в нем больше, чем в чем-либо другом.
Миновал и еще один день спуска. Почти все время Силвест спал. Иногда скафандр его будил, но это случалось лишь тогда, когда происходило нечто, заслуживающее особого внимания. Или если внешняя обстановка менялась сильнее, чем то полагала нормальным встроенная в скафандр система толерантности, и последний считал нужным, чтоб Силвест увидел это своими глазами. Спал ли Саджаки, Силвест точно не знал, но он догадывался об аномальных особенностях физиологии Триумвира. Его кровь сгущалась и очищалась с помощью циркулирующих в ней лекарств. Его мозг, измененный Трюкачами, мог функционировать, не нуждаясь в нормальном или хотя бы двух-трех часовом сне. Когда путь был легким, они спускались со скоростью до километра в минуту. Обычно это случалось, когда им попадалась глубокая абиссальная шахта. Разумеется, обратный путь займет меньше времени, так как скафандры запомнят правильную дорогу, если, конечно, в структуре самого Цербера не произойдет серьезных изменений. А пока с ними нередко случалось так, что, спустившись на несколько километров, они вдруг оказывались в тупике или шахта становилась слишком узкой. В этом случае приходилось отступать и искать новый путь среди многочисленных боковых ответвлений. Это был метод проб и ошибок, ибо сенсоры скафандров видели всего на несколько сот метров вперед, особенно если дорога была блокирована завалами разрушившихся кристаллов. И все же хоть и медленно, но они преодолевали километр за километром, омываемые болезненным зеленовато-бирюзовым светом от стен шахт. Постепенно характер геологической формации снова стал меняться. Появились полосы шириной в несколько километров, тусклые и невыразительные, точно глетчеры. Кристаллы тут как бы слипались, но сводчатые полости и вертикальные разломы между ними создавали впечатление, будто они свободно плывут в пространстве, молчаливо отрицая само понятие гравитации. Что это такое? — недоумевал Силвест. Мертвая — вернее, кристаллическая — материя или нечто куда более загадочное? Это целое или только части целого? Возможно ли, что это детали какого-то гигантского механизма, охватывающего всю планету, механизма столь огромного, что его невозможно ни увидеть, ни вообразить? Если это машины, то они должны создавать какой-то туманный вид квантовой реальности, где концепции тепла или энергии растворялись бы в неустойчивости.
Что это такое? — недоумевал Силвест. Мертвая — вернее, кристаллическая — материя или нечто куда более загадочное? Это целое или только части целого? Возможно ли, что это детали какого-то гигантского механизма, охватывающего всю планету, механизма столь огромного, что его невозможно ни увидеть, ни вообразить? Если это машины, то они должны создавать какой-то туманный вид квантовой реальности, где концепции тепла или энергии растворялись бы в неустойчивости. Естественно, они были холодны как лед, о чем сообщали температурные датчики скафандра, но иногда за их полупрозрачными фасадами он ощущал мощное сублимированное движение, будто сквозь покров лусита проглядывали внутренности тикающих часов. Когда же Силвест обратился к скафандру с просьбой проанализировать это явление с помощью его сенсорики, результаты оказались слишком неопределенными, чтобы от них была польза.
После сорока часов утомительного спуска, они сделали важное и полезное открытие. Кристаллическая толща стала как бы истончаться, образовав переходную зону, толщиной около километра. Шахты стали в ней шире, чем большинство тех, с которыми они имели дело раньше. Диаметр некоторых из них достигал двух километров. Все десять исследованных шахт излучали тот же тошнотворный зеленоватый свет, как и кристаллы на более высоких уровнях, причем их стены подрагивали в каком-то странном ритме, так что можно было предположить, будто все это — части огромного механизма, выполняющего множество разнообразных функций. Силвест старался вспомнить то, что знал когда-то о великих пирамидах Египта. Они тоже были пронизаны лабиринтами шахт и туннелей — это диктовалось строительной техникой: пути отхода для рабочих, которые замуровывали расположенные внутри пирамид захоронения. Может, и тут имело место что-то в этом роде, а может, шахты когда-то отводили жар от работавших внизу огромных машин, которые сейчас бездействовали.