Одним словом, осколок был удивительно похож на тот материал, из которого делался корпус космических кораблей в указанное выше время.
По-видимому, корабль Вольевой рассуждал точно так же. Но как могла Хоури получить себе в спину кусочек металла от корпуса старинного космического судна? И что хотел сказать ей Манукьян, если это было послание от него? А может, Вольева ошибалась, и осколок никоим образом не был связан с Мадемуазель, а просто представлял собой некую труднообъяснимую случайность? И все-таки: а вдруг это какой-то совершенно исключительный и чем-то знаменитый корабль?
Видимо, так оно и есть. Технология типична для определенного времени, но в известном смысле осколок уникален ибо изготовлен с учетом необходимости переносить гораздо большее давление, чем того требуют изделия, использующиеся даже в военной области. По мере того как эти мысли складывались в голове Вольевой в каком-то порядке, ей становилось все более ясно, что осколок мог принадлежать только одному типу космических кораблей — контактному кораблю Силвестовского Института Исследований Странников.
Дальнейшее тщательное изучение содержания изотопов выявило, что это был тот самый контактный корабль, который доставил Силвеста к границе Завесы Ласкаля. Теперь у Вольевой было достаточно данных. Круг замкнулся. Подтвердился тот факт, что Мадемуазель, о которой говорила Хоури, была чем-то тесно связана с Силвестом. Впрочем, Хоури знала об этом и раньше… а значит, данное послание должно было содержать значительно более важные сведения. Конечно, к этому времени Вольева уже начала догадываться, в чем тут дело, и на какое-то мгновение она даже испугалась чудовищности своей догадки. Ведь Мадемуазель никак не могла быть той женщиной, о которой она подумала. Не могла же она пережить те гравитационные шквалы, которые бушевали вблизи Завесы Ласкаля! Однако Манукьян говорил Хоури, что он нашел свою работодательницу в космосе. И весьма возможно, что ее камуфляж под герметика просто скрывал более страшные физические уродства, нежели могла оставить на теле человека даже Чума!
— Покажи мне Карину Лефевр, — распорядилась Вольева, вспомнив имя женщины, которая считалась погибшей возле Завесы.
Огромное, как образ какой-нибудь языческой богини, лицо женщины смотрело на нее с дисплея. Она была молода, и из того, что виднелось ниже шеи, можно было заключить, что одета она по моде эпохи Красоты Йеллоустона — Золотого Века этой планеты, который предшествовал веку Расползающейся Чумы. Лицо показалось знакомым — не ошеломляюще знакомым, — но достаточно, чтобы Вольева могла вспомнить, что видела его где-то. Да, она встречала эту фотографию в десятке копий исторических документов, и в каждом из них утверждалось, что женщина эта давным-давно мертва — уничтожена чудовищными космическими силами, выходящими за пределы человеческого разумения.
Да, она встречала эту фотографию в десятке копий исторических документов, и в каждом из них утверждалось, что женщина эта давным-давно мертва — уничтожена чудовищными космическими силами, выходящими за пределы человеческого разумения. Конечно же! Теперь стало понятно, откуда на осколке следы чудовищных давлений. Перепады гравитации у Завесы Паскаля сжимали металл так, что он начинал «кровоточить».
Все полагали, что именно так умерла и Карина Лефевр.
— Свинство! — выругалась Триумвир Илиа Вольева, у которой больше не осталось никаких сомнений.
Еще с тех времен, когда Хоури была ребенком, она запомнила, как возникают у нее особые ощущения, когда ей приходилось схватиться за что-нибудь горячее, например за ствол винтовки сразу же после выстрела. В таких случаях у нее внезапно появлялась боль, скорее даже не боль, а чувство предупреждения о возможности появления сильного болевого шока, который неизбежно и мгновенно последует за этим предваряющим ощущением. И когда это предваряющее боль ощущение исчезало, и на какое-то мгновение наступал полный покой, она, казалось, могла успеть отдернуть руку от раскаленного предмета. И всегда это заканчивалось одинаково: она не успевала, ощущение настоящей боли неотвратимо приходило и оставалось лишь одно — моральная готовность к ожогу. Так домоправительницу предупреждают о близком приходе нежданного гостя. Конечно, боль все же оказывалась слабее ожидаемой — видно, Хоури все же удавалось чуть-чуть отдернуть руку от источника жара, и даже шрамов на ней не оставалось. Тем не менее эта способность всегда вызывала у Хоури удивление. Если предваряющей боли было достаточно, чтобы заставить ее отдернуть пальцы, а это часто случалось, то какова цель болевого цунами, которая являлась вслед за предупреждением? Зачем приходит эта острая боль, если Хоури уже получила предупреждение и успела отдернуть руку? И даже когда она потом узнала, что временной разрыв между двумя предупреждениями имеет весьма разумное психологическое объяснение, второе все равно казалось ей почти садистским.
Вот такое первое предупреждение услышала она и сейчас, сидя с Вольевой в Паучнике. Вольева только что рассказала ей, кому, как ей кажется, принадлежит лицо на дисплее. Карине Лефевр, сказала она. И Хоури ощутила упреждающий шок, как отраженное эхо от будущего реального шока, что еще ждет их впереди. Очень слабое эхо, а затем — на мгновение — молчание.