— О Геракл, что же это такое? Это ты, Сократ! Ты устроил мне засаду и
здесь. Такая уж у тебя привычка — внезапно появляться там, где тебя никак не
предполагаешь увидеть. Зачем ты явился на этот раз? И почему ты умудрился
возлечь именно здесь, не рядом с Аристофаном или с кем-нибудь другим, кто
смешон или нарочно смешит, а рядом с самым красивым из всех собравшихся?
И Сократ сказал:
— Постарайся защитить меня, Агафон, а то любовь этого человека стала
для меня делом нешуточным. С тех пор как я полюбил его, мне нельзя ни
взглянуть на красивого юношу, ни побеседовать с каким-либо красавцем, не
вызывая неистовой ревности Алкивиада, который творит невесть что, ругает
меня и доходит чуть ли не до рукоприкладства. Смотри же, как бы он и сейчас
не натворил чего, помири нас, а если он пустит в ход силу, заступить за
меня, ибо я не на шутку боюсь безумной влюбчивости этого человека.
— Нет, — сказал Алкивиад, — примирения между мной и тобой быть не
может, но за сегодняшнее я отплачу тебе в другой раз. А сейчас, Агафон, —
продолжал он, — дай мне часть твоих повязок, мы украсим ими и эту
удивительную голову, чтобы владелец ее не упрекал меня за то, что тебя я
украсил, а его, который побеждал своими речами решительно всех, и притом не
только позавчера, как ты, а всегда, — его не украсил.
И, взяв несколько лент, он украсил ими Сократа и расположился за
столом.
А расположившись, сказал:
— Э, друзья, да вы, кажется, трезвы. Это не годится, надо пить, такой
уж у нас уговор. Пока вы как следует не напьетесь, распорядителем пира буду
я. Итак, пусть Агафон велит принести чару побольше, если такая найдется. А
впрочем, не нужно: лучше тащи-ка ты сюда, мальчик, вон ту холодильную чашу,
— сказал он, увидев, что в нее войдет котил восемь, если не больше.
Наполнив ее, он выпил сначала сам, а потом велел налить Сократу, сказав
при этом:
— Сократу, друзья, затея моя нипочем. Он выпьет, сколько ему ни
прикажешь, и не опьянеет ни чуточки.
Мальчик наполнил чашу, и Сократ выпил.
Тогда Эриксимах сказал:
— Что же это такое, Алкивиад? Неужели мы не будем ни беседовать за
чашей, ни петь, а станем просто пить, как пьют для утоления жажды?
— А, Эриксимах, достойнейший сын достойнейшего и благоразумнейшего
отца! Здравствуй, Эриксимах, — отозвался Алкивиад.
— Здравствуй, здравствуй, — сказал Эриксимах. — Но как же нам быть?
— Как ты прикажешь. Ведь тебя надо слушаться.
Стоит многих людей один врачеватель искусный.
Распоряжайся, как тебе будет угодно.
{29}
— Так слушай же, — сказал Эриксимах. — До твоего прихода мы решили, что
каждый из нас по очереди, начиная справа, скажет, как можно лучше, речь об
Эроте и прославит его. И вот, все мы уже свое сказали. Ты же не говорил, а
выпить выпил. Поэтому было бы справедливо, чтобы ты ее произнес, а
произнеся, дал любой наказ Сократу, а тот потом своему соседу справа, и так
далее.
— Все это прекрасно, — отвечал Алкивиад, — но пьяному не по силам
тягаться в красноречии с трезвым. А кроме того, дорогой мой, неужели ты
поверил всему, что Сократ сейчас говорил? Разве ты не знаешь: что бы он тут
ни говорил, все обстоит как раз наоборот. Ведь это он, стоит лишь мне при
нем похвалить не его, а кого-нибудь другого, бога ли, человека ли, сразу же
дает волю рукам.
— Молчал бы лучше, — сказал Сократ.
— Нет, что бы ты ни говорил, — возразил Алкивиад, — я никого не стану
хвалить в твоем присутствии, клянусь Посейдоном.
— Ну что ж, — сказал Эриксимах, — в таком случае воздай хвалу Сократу.
— Что ты, Эриксимах! — воскликнул Алкивиад. — Неужели, по-твоему, я
должен напасть на него и при вас отомстить ему?
— Послушай, — сказал Сократ, — что это ты задумал? Уж не собираешься ли
ты высмеять меня в своем похвальном слове?
— Я собираюсь говорить правду, да не знаю, позволишь ли.
— Правду, — ответил Сократ, — я не только позволю, но и велю говорить.
Речь Алкивиада: панегирик Сократу
— Ну что ж, не премину, — сказал Алкивиад. — А ты поступай вот как.
Едва только я скажу неправду, перебей меня, если захочешь, и заяви, что тут
я соврал, — умышленно врать я не стану. Но если я буду говорить несвязно,
как подскажет память, не удивляйся. Не так-то легко перечислить по порядку
все твои странности, да еще в таком состоянии.
Хвалить же, друзья мои, Сократа я попытаюсь путем сравнений. Он, верно,
подумает, что я хочу посмеяться над ним, но к сравнениям я намерен прибегать
ради истины, а совсем не для смеха.
Более всего, по-моему, он похож на тех силенов, какие бывают в
мастерских ваятелей и которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или
флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то внутри у него оказываются
изваяния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Марсия. Что ты
сходен с силенами внешне, Сократ, этого ты, пожалуй, и сам не станешь
оспаривать. А что ты похож на них и в остальном, об этом послушай. Скажи, ты
дерзкий человек или нет? Если ты не ответишь утвердительно, у меня найдутся
свидетели. Далее, разве ты не флейтист? Флейтист, и притом куда более
достойный удивления, чем Марсий.
Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Марсия. Что ты
сходен с силенами внешне, Сократ, этого ты, пожалуй, и сам не станешь
оспаривать. А что ты похож на них и в остальном, об этом послушай. Скажи, ты
дерзкий человек или нет? Если ты не ответишь утвердительно, у меня найдутся
свидетели. Далее, разве ты не флейтист? Флейтист, и притом куда более
достойный удивления, чем Марсий. Тот завораживал людей силой своих уст, с
помощью инструмента, как, впрочем, и ныне еще любой, кто играет его напевы.
Те, которые играл Олимп, я, кстати сказать, тоже приписываю Марсию, как его
учителю. Так вот, только напевы Марсия, играет ли их хороший флейтист или
плохая флейтистка, одинаково увлекают слушателей и, благодаря тому что они
сами божественны, обнаруживают тех, кто испытывает потребность в богах и
таинствах. Ты же ничем не отличаешься от Марсия, только достигаешь того же
самого без всяких инструментов, одними речами. Когда мы, например, слушаем
речь какого-нибудь другого оратора, даже очень хорошего, это никого из нас,
правду сказать, не волнует. А слушая тебя или твои речи в чужом, хотя бы и
очень плохом, пересказе, все мы, мужчины, и женщины, и юноши, бываем
потрясены и увлечены.